на ресепшене, когда узнал. И да, конечно, он расстроен, что пришлось отменить выступление на день рождения Майки. Но это всё не так важно на самом деле, да? – она почти и не верила самой себе, что говорила о том же человеке, который два месяца беспробудно ходил в бары, на концерты концептуальных и недопонятых андеграунд-групп, гастролирующих по штатам, что также проходили в клубах, часто заваливался к кому-нибудь в апартаменты и там пил, такие нейтральные и слегка хорошие вещи. – Он отлично справляется, и вернулся к преподаванию, и, кажется, уже что-то пишет. Так что всё будет хорошо.
Некоторое время Эллиотт молчал и не оборачивался.
– Здорово, – заключил он, мягко и обжигающе, как луч, очерчивающий не менее терпкую кинетичную улыбку, что тут же переползла в подавленный смех – смех взвился, словно серебряная подвеска-бритва. Хейден оставалось ощущать, как эти скупые знаки оттепели, по которым она так скучала, повисали поперёк глоточных мышц и, словно под щёлочью, вычищали с её внутренностей все примеси, все остаточные клейма вековых фресок, которых она насмотрелась в «Каллиопе», и отделяли от неё всё свинцовое; но в глубине желудка от них тернилась подгнившими шипами гулкая, окровавленная пустота, взятая в ловушку.
Разговаривать оказалось… сложно. По ретрансляционным навыкам небожители, которых она обслуживала, многого не требовали, а в основном просто хотели, чтобы она помалкивала восемьдесят процентов времени, поэтому приручить себя к молчанию удалось неизбежно быстро; а в дни, когда Эллиотт был в хорошем настроении и переставал задаваться вопросами науки, ответы на которые та пока не нашла, внутренние голоса на разные лады просились на волю. Работница из секонд-хенда говорила, что её отец говорил, что Тайлер говорил, что «ты – это не твоя работа». Но он полностью был своей работой, и Хейден полностью была своей работой, хотя никто этого никогда не скажет.
Давно реальность стала такой нереальной?
То зажигающееся, то угасающее светило уже пересекало далёкий отсюда перпендикуляр здания ремонта гидравлики, и его лапища потихоньку тонули в ходящем погребальными от бриллиантовой воды Тонгасс-Нарроуз горами-мидиями-ракушками океаном, что почти целиком лежал у подножия и забивал слив смятым, взломанным прошлым, не переведённым в дискретную информацию.
– Отсюда Ревильяхихедо кажется ещё меньшим, чем есть на самом деле, – тихо сказал Эллиотт. – Если сжать Землю до размеров обручального кольца или кусочка топаза, она превратится в чёрную дыру. Да?
– Словно замкнутое пространство с нулевым радиусом?
– Именно.
Ведомая тактильною лакримозой, подобравшись ближе, чтобы успеть вовремя различить закопанную под центнерами перегноя бомбу, Хейден пожелала, чтобы этот зомби-образ, эта улыбка, и повисшая в буре толстой сдобною кляксой Проксима Центавра в окуляре, и лампадно-рыбьи кости холмов для кемпинга
