штурмовали фиксации, навязчивые мысли и стремление контролировать неподконтрольное. Всё, как и говорил доктор Тейлор.
Хейден попыталась засмеяться: губы дрогнули, собственный голос, в котором эйфории-привычки была только четверть, не узнался. К тому времени, как сломались и погасли последние искры смеха, она уже красочно представила, как они с Эллиоттом состарятся, ухаживая за собственной клумбой где-нибудь возле Альпийских гор. Они молчали, и она придвинула клубок своей пшенично-злачной скульптурки, из-за худобы занимающей мало места, ближе к креслу, чтобы снизу вверх было удобнее наблюдать за процессом курения; от аэрозоля – Эллиотт использовал стандартную приевшуюся ягодность, которую сейчас повсюду раскуривали подростки – щипало кусаче по радужке и под жилками, но ловить комья дымки было приятно, как в детстве, как когда она ходила с отцом на набережную по утрам, когда эмаль света, плотная завеса тумана и рассыпанные нарциссы по тротуару, почти раскаянно принимавшие яд… каждый изгиб извести, каждый плакучий гребень, каждый кирпич-ячейка так нереально-явственно проступали за кожей, будто из пространства вне узкоколейного балкона выкачивали кроме чистейшего кислорода все остальные элементы состава.
– Ты не хочешь пересмотреть что-нибудь из своих любимых постановок? – жалобно пробормотала Хейден, заставляя себя глядеть туда, где преломлённый пресноводьем блик разлагался на полноцветный спектр и образовывал радужное гало вокруг солнца. Мерещилось, что можно различить и дневные звёзды, и космические спутники. – «В лес», «Аиду» или что-нибудь из свежего? Что-нибудь из того самого длиннющего списка «на потом»?
– Не знаю, – ответил Эллиотт, избавляя от мучений вспоминания, выражая оглаженными солнечными сливками микрожестами зыбучие пески благодарности, но всё равно так, будто не сразу догадался о ссылке на недавние, ещё заколоченные в четырнадцать дюймов стен палаты, беседы.
– Я помню, ты говорил, что распиаренные бродвейские постановки «отвешивают пощёчину восприятию поп-культуры при каждом прослушивании», но есть много других крутых мюзиклов, разве нет?
– Hypotheses non fingo, – плавно затянувшись, он выдохнул дым резко и снова Хейден на лицо, так, что скрипящие сахарозою клочочки вплелись в размытые абрисы веснушек. – Я бы предпочёл послушать что-нибудь. Я много слушал Бейкер в больнице, особенно «Good News» из её первого альбома. Версию на пианино. Где-то на просторах интернета видел набросок для татуировки по этому треку. Там было два пустых стула – вроде тех, которые можно найти в залах ожидания, – отвёрнутых друг от друга перед пустой стеной. Хорошие новости, или вроде того, да? И я хотел почитать что-нибудь от Дина Буономано, но медсестра сказала, что нельзя просить приносить такие книги… и… Тебе не скучно?.. – вдруг оборвался он, метнув не неё виновато-улыбчивый взгляд, полный, если приглядеться, какого-то задумчивого, дремлющего
