на забрызганной кровью дороге. Над каждым он совершил крестное знамение, каждому закрыл глаза. Потом вновь сел на коня и обернулся к оставшимся своим спутникам:
– Им теперь нужны только молитвы. Двое из вас поедут в ближайшее село и попросят телегу и быка[19], чтобы отвезти убитых в храм, отпеть и предать погребению. Кроме того, наймите кого-нибудь, чтобы закопали и трупы нападавших. Отпеванию они не подлежат, но и оставить тела без погребения не по-христиански. Вот, возьмите мой кошелек, в нем еще достаточно денег. А теперь я готов вам отвечать, сэр шериф. Совершить путешествие мне пришлось ради помощи человеку, который в этом остро нуждается и которому я не только хочу, но и обязан помочь как христианин. Еду я в Бостон, и эта дорога, как вы понимаете, кратчайшая. А про Робина Гуда я знаю достаточно, не могу не знать – про него вся Англия знает, да, думаю, и не одна Англия. Но только отчего вы решили, сэр, что эти напавшие на нас люди – разбойники Робина Гуда?
Говоря так, епископ откинул капюшон своего плаща, и обнаружилось, что поверх сутаны он предусмотрительно надел кольчугу. Что было естественно, коль скоро его преосвященство рискнул отправиться в опасный путь со сравнительно небольшой охраной, поэтому шериф почти не обратил на это внимания. Но лицо епископа Уорвикширского не могло не остановить на себе взгляда.
Его преосвященство был немолод – скорее всего, где-то под шестьдесят. Однако выражение этого лица, худого, резкого, одновременно аскетического и удивительно живого, взгляд острых светлых глаз, твердость губ – все это являло колоссальную волю и ясный, смелый ум. Высокий лоб священника пересекали глубокие складки, стрелы морщин расходились и от его глаз, но сэру Эдвину все равно показалось, что епископ молод, столько жизни и энергии было во всем его облике. А об его отваге красноречиво свидетельствовали торчащие из-под плаща пустые ножны. Меч епископ положил поперек седла – его нельзя было вложить обратно, не стерев с него крови. (Впрочем, это тоже не вызвало удивления шерифа: в неспокойные времена монахи сами обороняли свои обители, значит, умели сражаться.)
– Вы спрашиваете, – наконец до сэра Эдвина дошел смысл слов его преосвященства, – почему я посчитал этих людей разбойниками? Да кто же еще мог напасть на путников в этом лесу?
– И в самом деле? – неожиданно епископ рассмеялся. – Только вот откуда у разбойников, заметьте, у всех без исключения, отменные стальные кольчуги? Поглядите-ка на мертвецов!
С этими словами он нагнулся с седла и концом своего меча поддел край охотничьей рубахи одного из убитых. Под ней обнаружилось стальное плетение колец. У другого покойника – то же самое. Ничего себе…
– А еще, – спокойно добавил епископ, – обратите внимание на стрелы, которыми они нас осыпали из зарослей и сразу уложили четверых моих людей. Вон, видите, торчит из груди моего слуги? Стрела-то арбалетная. И остальные тоже. Что же, разбойники изменили своим лукам и вооружились на новый лад? Только мне всегда казалось, что в лесу лук удобнее: дальнобойность
В описываемое время быки были в Европе самым распространенным гужевым скотом. Их запрягали в телеги, а для этого подковывали наряду с лошадьми.
