какой у нас будет английский? То старая жидовка вела, то какая-то хачиха…
Влад изо всех сил толкнул его, так что Андрей (он не ожидал удара: никогда ни с кем не дрался, да и вообще – с чего бы Владу, который был на полголовы ниже, на него нападать?) потерял равновесие и впилился плечом в стену, а Влад прошел мимо, вперед, вперед, вдоль того коридора, где стена из стеклоблоков, где ходил этот длинный, ломаный, а может, и не ходил…
– Э, ты чего, совсем?
Андрей догнал его, схватил за рукав, но Влад вырвался и побежал, вперед, вперед, по лестнице, вниз, вниз… а потом – боль, крик – его, его, только его крик – и полет по ступенькам, и разорванный свитер, и брюки в грязи, и содранная с ладоней кожа… Хорошо хоть башку не расшиб (хотя мозгов-то нет, чего бояться?).
– Стой, стой, дебил! Да что с тобой? Взбесился или как? Драться зачем полез?
Тормознутый Куйнаш не понимал, что происходит.
Надо сломать, а потом наново сварить, тогда все, может, заработает, как надо.
Буду резать, буду бить
В седьмом классе Олеся две недели носила в рюкзаке нож. Маленькая девочка (ножки-ручки как спички, жиденькие волосы, остренький носик) с ножом в рюкзаке – образ то ли из черной комедии, то ли из дешевого фильма ужасов.
Тогда их историк, сильно пьющий опустившийся мужик, завел привычку отпускать их с урока, говоря: «Идите… в парк, пошуршите листьями». Лу придумала, что будет здорово устроить пикник, как в кино: развести костерок, пожарить сосисок на палочках, попить чая из термоса.
Лу и Олеська договорились, что каждая возьмет что-то из дому – бутербродов, яблок, спички. Олеська, никогда до этого не бывавшая на подобного рода мероприятиях, подумала, что веточки, на которые они будут нанизывать хлеб, наверное, надо будет заточить, и положила в рюкзак нож. Лучше всего для этих целей подошел бы складной маленький ножик, который назывался забавным старинным словом «перочинный», но такого у них в доме не водилось. Вообще домашнее хозяйство у них велось плохо, и нож был только один – здоровенный и тупой, даже хлеб резавший с трудом. (О том, что ножи надо точить, Олеська не знала; мать была слишком равнодушна к таким вещам, она только зуб на кого-то могла точить.)
Но в тот день математичка Ктория Санна (в желтом пиджаке и черной юбке, на шее черный в желтый горох платок – Олеська всегда легко запоминала, кто во что одет; шея у Ктории Санны была ужасно дряблая, вызывала ассоциации с куриной кожей) поставила Лу четверку, а не пятерку, как обычно, из-за этого Лу, как это у нее часто случалось, расстроилась до слез (тихо сидела, понурив голову, и слезы капали на открытую тетрадь) – и пикник отменился. Олеська не любила утешать Лу и обычно делала вид, что не видит, как та плачет. Потом, став старше, Олеська поняла, что Лу была ей очень благодарна за это невмешательство: равнодушие Олеськи выглядело для нее как тактичность.
Дома, разбирая рюкзак, она достала хлеб, яблоко, спички… нож. Подержала его в руке несколько секунд – и резко полоснула воздух. На лезвии блеснул живой блик света. Что-то
