дни, в ожидании демобилизации, стал особенно задумчив, рассеян, мрачноват. Нельзя, мол, настаивал заместитель, доверять ему охрану границы в таком состоянии.
Если бы Шапошников согласился с предложением своего заместителя и подписал соответствующий приказ, Каблуков, конечно, еще больше бы помрачнел. Не одобрил бы это несправедливое решение и генерал Громада. Увидав фамилию Каблукова вычеркнутой из списка солдат, несущих службу на границе, генерал, несомненно, сказал бы: «Не ожидал, товарищ Шапошников! Как замечательно вы оборудовали границу, а человека… человека не сумели ободрить».
Мглистые сумерки, насыщенные густой водяной пылью, спускались с гор. В выгулах залаяли собаки. В собачьем хоре заметно выделялся голос Витязя. Из конюшни донесся стук лошадиных копыт и смешанный запах конского пота, продегтяренной сбруи и навоза.
На стальной перекладине тренировался пограничник в оранжевой майке, белобрысый, со стриженой головой. Через открытую форточку казармы послышался настойчивый зуммер, а потом и строгий голос дежурного по заставе:
– «Яблоня» слушает. Что? Телефонограмма? Давай, записываю.
Через несколько минут дежурный разыскал Шапошникова во дворе заставы.
– Разрешите доложить, товарищ капитан. Телефонограмма из штаба отряда, – толстые обветренные губы чернобрового, черноволосого сержанта растягивались в неудержимой улыбке. – Насчет ефрейтора Каблукова. Демобилизован.
Дальше Шапошникову все было ясно, но дежурный не отказал себе в удовольствии слово в слово повторить то, что значилось в приказе о демобилизации.
Шапошников в канцелярии прочитал телефонограмму. Сержант стоял у порога и молча выразительными своими глазами спрашивал: «Разрешите? Я знаю, что надо дальше делать».
Начальник заставы улыбнулся.
– Сообщите Каблукову. И вычеркните его из суточного наряда. Вместо Каблукова назначьте Степанова.
– Есть сообщить…
Дежурный четкой, веселой скороговоркой повторил приказ капитана и стремительно побежал в казарму.
Каблуков, к удивлению Шапошникова, не очень обрадовался долгожданному приказу. Во всяком случае на его лице это слабо отразилось: оно по-прежнему было серьезным, сосредоточенным. Вся казарма, все пограничники гудели возбужденными голосами, а Каблуков был сдержан.
– В чем дело, товарищ Каблуков? – спросил Шапошников, входя некоторое время спустя в казарму.
– Все хорошо, товарищ капитан. Мать обрадуется. Только… – ефрейтор покраснел до слез. – Как же я уеду, когда тут…
Каблуков замолчал, но Шапошников все понял.
– Ничего, поезжайте со спокойной совестью, – сказал он. – Ваше место займет Степанов. Достойная замена. Желаю вам счастливой мирной жизни.
Шапошников протянул ефрейтору руку. Тот схватил ее и не сразу выпустил.
