часы, всунул их, не прицепляя к цепочке, в карман жилета, переложил деньги из носка в портмоне и побежал сердито ворча за Ниной Алексеевной.
А она стояла уже наверху и с грустью смотрела на море.
В груди что-то давило от непонятного тоскливого чувства. Волны шумели там внизу, не переставая роптать, и с тяжким рокотом ударялись о холодные неподвижные камни; и в промежутках между ними, в моменты зловещего затишья слышно было, как лизали берег добравшиеся до него струйка разбитых валов. А сверху, мерцая огнями, глядело задумчивое небо, затуманиваясь грустною дымкой по мере приближения своего к горизонту. И безнадежностью звучал немолчный рокот неугомонного моря, тяжкой тоской веяло от невозмутимой тишины молчаливых небес.
По дороге в город они всё время молчали.
IV
Редакционная жизнь была в полном разгаре к двум часам дня. Уже пришел заведующий редакцией старичок Зорин, который прежде всего просматривал рукописи посторонних сотрудников и давал об них заключение Веснушкину. На этом роль его как заведующего редакцией заканчивалась, если не считать тех ночных дежурств при выпуске номера, которые были возложены на него по очереди с секретарем редакции Никитой Ивановичем. Далее, Алексею Ивановичу была поручена и редакционная работа: он делал вырезки из газет, заведуя обзором печати, и все главные столичные и провинциальные газеты ему нужно было просматривать, но не читать; в этой работе у него от долгой практики появился даже какой-то профессиональный инстинкт, по которому он производил вырезки, не читая их до конца. Три часа такого ежедневного напряжения совершенно разбивали старого литератора; между тем, зная указанное драгоценное свойство заведующего редакцией, Веснушкин настоял на том, чтобы последний, кроме русской печати – раз в неделю давал и рецензии на получаемые в редакции книги; Веснушкин, как опытный газетный издатель, знал, что ничто так не полезно для газетного критика, как умение быстро прочесть книгу, не читая ее, и познакомиться с нею, не знакомясь нисколько с ее содержанием. Алексей Иванович конечно сильно тяготился подобной редакционной работой; но семья и отсутствие возможности заняться другим каким-нибудь трудом прочно прикрепляли его к литературной деятельности. Мало того: он так привык к газете, так сжился с нею, что каждое неожиданное сведение, напечатанное в конкурирующих с «Набатом» газетах и пропущенное в «Набате», сильно печалило его и портило настроение духа на целый день.
Алексей Иванович сидел за большим редакционным столом, на котором лежала целая пачка свежих газет, быстро раскрывал их, пробегал глазами и большей частью, не находя ничего интересного в заглавиях, быстро комкал и бросал в сторону. Против него сидел и писал статьи злободневный фельетонист, подписывавшийся остроумным псевдонимом «Шпилькин-Иголкин»; этот фельетонист злорадно улыбался, часто обмакивал перо в чернильницу и, низко наклонившись над столом, ехидно прищуривал время от времени свой правый глаз. Тема, которой он касался, была интересная, так как заключалась в разоблачении смотрителя городской больницы, который находился в каких-то загадочных
