повернувшись к огорченному юному джентльмену, запустил кувшин ему в голову.
– Эй вы! Какого черта вы тут беснуетесь? – крикнул кто-то густым басом. – Кто из вас осмелился швырнуть в меня эту штуку? Счастье ваше, что в меня попало только пиво, а не кувшин. Задал бы я вам! Впрочем, что тут спрашивать? Кому же другому бросать, как не проклятому богатому грабителю, старому жиду… Он всякое питье бросит, кроме воды, только бы насолить водопроводной компании. Что тут случилось, Феджин? Черт меня возьми, если не весь мой шарф залило пивом! Ну ты, поди сюда, мерзкая ты гадина! Чего стоишь там! Стыдишься своего хозяина? Ну же, скорей!
Человек, прохрипевший эти слова, был крепкого сложения, лет около тридцати пяти, в черном бархатном сюртуке, поношенных драповых брюках, башмаках со шнурками и бумажных чулках, обтягивавших пару крепких ног с толстыми икрами, как бы нарочно созданных для того, чтобы носить кандалы. На голове у него красовалась коричневая шляпа, а на шее грязный платок, порванными концами которого он вытирал себе лицо. Лицо у него было широкое, грубое, глаза мрачные; под одним из них находились разноцветные признаки недавно нанесенного ему удара.
– Войдешь ли ты, наконец? – крикнул этот разбойник с большой дороги.
Белая мохнатая собака с исцарапанной в двадцати местах мордой крадучись вошла в комнату.
– Ты чего это не входил раньше? – спросил ее хозяин. – Что ты, загордился, что ли, и не хочешь водить компанию со мной? Ложись!
Приказание это сопровождалось пинком, отшвырнувшим животное на другой конец комнаты. Но собака, по-видимому, привыкла к этому; спокойно, не издав ни единого звука, она свернулась клубком в углу и, моргая раз двадцать в минуту своими злыми глазами, словно бы занялась обзором всего помещения.
– Да что это с тобой приключилось? Детей обижать вздумал, скаред ты этакий, скряга, ненасытная утроба! – сказал вновь пришедший, принимая самую непринужденную позу. – Удивляюсь, право, что они до сих пор еще тебя не убили. Будь я на их месте, давно сделал бы это. Будь я твоим учеником, давно уже сделал бы так и… Нет, мне не удалось бы тебя продать, потому что куда, собственно, ты годишься? Разве что на то, чтобы закупорить тебя в стеклянную бутылку и показывать как редкую образину? Да вот беда, бутылок подходящих не выдувают.
– Тише, тише, мистер Сайкс! – сказал еврей, дрожа всем телом. – Не говори так громко!
– Только без мистеров, пожалуйста, – ответил Сайкс. – Наверняка замышляешь какую-нибудь пакость, когда говоришь так. Ты знаешь мое имя, ну и зови меня им! Я не отрекусь от него, когда наступит время.
– Хорошо, хорошо, Билль Сайкс, – сказал еврей с притворным унижением. – Ты, кажется, в худом настроении сегодня, Билль.
– Быть может, – ответил Сайкс, – и, насколько мне кажется, ты тоже не особенно бываешь в духе, когда забавляешься тем, что швыряешься горшками или когда прибегаешь к доносам и…
– С ума ты сошел! – сказал еврей, хватая Сайкса за рукав и указывая ему на мальчиков.
