style="font-size:15px;"> – I want it painted black!
Я не понял, что Октябрьская там «ай вонт», а она уже подняла палочку над головой, как сигналыцица:
– Ну как тебе такое, Илия?
Я даже не стал поправлять её – хлопал глазами, разглядывая обои: на них ещё можно было различить тиснёные ромбы, которые мне не то чтобы нравились, но я к ним привык. Вот только они больше не были ни персиковыми, ни светло-бежевыми.
– О-фи-геть! – только и смог сказать я.
– Заодно ремонт тебе подновила, будешь теперь жить «в чёрной-чёрной комнате».
Я охнул. Чёрными стали все стены, пол, потолок, цвет мебели и одеял, даже хрустальные плафоны люстры потемнели и утратили прозрачность.
– Эй, – осторожно начал я, – а ты сможешь всё вернуть, как было? А то как-то… мрачно.
Октябрьская покачала головой:
– Не-а, колдовство уже не отменить. Только ручками всё покрасить и поменять. Прости, друг. Увлеклась.
– О, нет… Скажи, что врёшь, а?
– Вру, – легко согласилась Октябрьская, – но про барабан ты теперь-то мне веришь?
Я верил. А что мне ещё оставалось?
– Никакая ты не фея, – вздохнул я, – ты бедствие, твоим именем в Америке когда-нибудь назовут ураган.
Её лицо засияло.
– Илия, чел! Да это лучшее, что мне сказали за последние полгода. Дай я тебя обниму. Нет, ну круто же – ураган «Октябрьская», вообще офигенно!
Обниматься, впрочем, не полезла. Сидела, монотонно постукивала палочкой в барабан, кусала губу.
– В общем, смотри, слушай. Для меня всё началось летом. Одиннадцатого июля. С утра была злющая, почему – забыла. Было тошно, гадко и казалось, что всё воняет какой-то дрянью. В общем, к обеду решила: пошли все на фиг, мне нужно побыть одной. У меня было место на бывшем железобетонном заводе, там в одном месте в заборе во-о-от такая дырища, очень удобно, если знать. Внутри никого нет, только бетонные плиты стопками сложены, криво так, забраться ничего не стоит. Залезла на них, сижу, трясусь от злости. Уже начинает отпускать – хорошо, нет никого, только голуби бродят. Но они не лезут и тупых вопросов не задают. И только я начинаю успокаиваться, как откуда ни возьмись этот чудила с бородкой.
Вот не надо никогда терпеть, послала бы сразу, обложила трёхэтажным, и все были бы если не счастливы, то хотя бы целы. А этот залезает ко мне на плиты, садится рядом и начинает мне что-то затирать. Я отворачиваюсь, не слушаю, он меня бесит: и голос скрипучий, и говорит медленно, манерно так. Ла-ла-ла, клоунский оркестр, ла-ла-ла, волшебный барабан, любое желание, ла-ла-ла, устал, ничего не хочу…
А потом суёт мне этот барабан. Я отталкиваю, а он снова мне его в руки пихает.
«Я его, – говорит, – вам дарю, девушка. Теперь он ваш. Он сейчас заряжен. Пожелайте что-нибудь простое и приятное. А потом стукните».
И вкладывает мне палочку в руку. А пальцы у него липкие. И тут я не выдержала: «Исчезни, дебил!» – и палочкой грохнула, криво, по краю, просто со зла.
Октябрьская замолчала.
