уйди, стыд, срам какой. А я не ухожу. Он мне – скажи матери. Ты, как верный сын, всё должен матери рассказать. А я – не рассказал. Он мне – не занимайся рукоблудием. А я – занимался. Он мне – не рыскай по лесу, не ищи их, не выслеживай их дома, не лови их взгляды. Нет, Бес. Буду! Буду! Буду! Я представлял себя на месте сестры. Я ощущал все эти ощущения, которые представлял себе в воспаленном сознании. Я чувствовал горячее тело, горячие руки отца, его поцелуи, чувствовал, как он входит в меня. Ночью я до утра не мог уснуть. Я маялся в божественной неге воображаемого мира. Где я был женщиной. Слабой, нежной, красивой. За год я осунулся, похудел. Мешки под глазами. Шаркающая походка. Земской доктор не смог определить причину моей болезни. Несколько раз возили меня в столицу к немецкому эскулапу, да все без толку. Хотя отец и сестра, безусловно, знали причину моего недуга. Они уже не скрывались от меня. И если я отставал от них, в похотливом своем путешествии через лес, к месту уединения их в сладком грехе, они останавливались и поджидали меня. И я целый час летал по всем кругам ада. С удовольствием, зудящим по всему телу. Я всегда испытывал радость при этом. Счастье. Умиротворение. И старался как можно реже ходить в церковь под разным предлогом. Разлюбил я бога, бросившего меня на произвол судьбы. Но судьба не бросила меня. Судьба уготовила мне испытание, которое сломало меня на всю жизнь. Воткнула в сердце шип, который только сейчас, благодаря Вам, только можно вытащить… Сестра моя вскоре повзрослела и стала прелестнейшей девушкой. Ласковой, нежной. Но с чертовщинкой в глазах и поступках. Буйство её выражалось в том, что иногда она по три часа в пруду плавала туда-сюда. Туда-сюда. А выйдет, даст мне сладкую затрещину. И побежит, куда глаза её прекрасные синие глядят. Я за ней бегал давно уже хвостиком. И преследования эти, скажу я вам, приняли болезненный характер. Мать к тому времени считала меня неизлечимо больным. Да и врач не переубеждал её в этом. Однажды я слышал, как он говорил матери: «Крепитесь. Я думаю, ему не больше года осталось». Я точно знал, что это не так. Да-с… Я вышел один раз, даже, в платье старом сестры моей. Думал, что это смешно. Надо было видеть их лица при этом. Матери, отца, сестры, прислуги. Отец разрыдался. Я понял – мне надо как-то снять напряжение. Я развернулся, пошел обратно наверх и переоделся в свою обычную одежду. Больше я так никогда не делал, мне достаточно было моих фантазий. К нам нечасто приходили гости. Я никогда не спускался к ним, да и меня никогда не звали к гостям. Слух о моем недуге давно распространился за пределы нашего поместья. Но я однажды понял, что произошло какое-то изменение, скорее не понял даже, а почувствовал. Будто песня оборвалась. И наступила зловещая тишина. Я увидел, как сестра выбегает за руку с каким-то молодым человеком. Они бегут к калитке, которая вела в лес. Они обернулись. И я поразился тому, насколько же этот молодой человек похож на моего отца. У нас в зале висел портрет отца, когда ему было