мы с ним плескаемся. Он плавать не умеет, хотя и меня и сестру прекрасно плавать научил. Он яростно и радостно беспорядочно бил руками по воде. Вдыхал жадно ртом воздух. Создавая вокруг себя штормовое бурление и фонтаны… Да, он быстро пошел ко дну. Но я смотрел на это с отстраненностью изысканной. И потом выплыл на берег и стал звать на помощь… Вот мой самый большой и непростимый грех. Но я не считаю это грехом. Меня поэтому на войне и не убили, что я вообще после этого ничего грехом не считаю. И действовал на войне расчетливо, холодно, не предаваясь эмоциям. И сейчас, господин полковник, я благодарен вам за это… Странно, Реквием в ушах звучит, господа. Да-с. Реквием Моцарта. Как кстати. Давай Иван.
Я подошел к подполковнику, подвел его поближе к трупу Иванова, поставил на колени.
– И давно Ваше Благородие у Вас случай этот произошел?
– Какой случай?
– Ну, вот этот, который Вы сейчас рассказали.
– Тридцать лет назад. А что?
– Видел я этот случай, Антон Петрович, как Вы и рассказали. Ребенком совсем малым я тогда был. Плыли на лодке. Потом лодка перевернулась. На лодке было два человека. Потом один приплыл на берег, на помощь стал звать, а второй, батюшка Ваш Петр Николаевич, утонул.
– Сейчас, дорогой мой, это не имеет абсолютно никакого значения. И совпадение это, нисколько меня не трогает. Перед смертью на другое внимание обращаешь. На свет керосиновой лампы мерцающий. На запах ее, на то, как снег за окном падает. Неудобно мне, милок, вот так на коленях стоять. Вот я о чем. Ты бы уж поскорей. Прощайте штабс-капитан, прощайте господин полковник. Не встретимся мы на небесах. Не будет больше ничего. Смерть – это конец.
Надел я на подполковника заранее приготовленный мешок. Мешок поменьше был предыдущего. Затвор. Выстрел. Как на раз-два. Быстро. Полковник зарыдал.
– Не плачьте, полковник, не жалейте прошедшую безвозвратно жизнь. За грехи наши рано или поздно рассчитались бы мы жизнями своими. Я всегда знал об этом. Грустно, но справедливо устроен этот мир. Бог, наш отец, смотрит за нами строго и серьезно. И совершая грехи эти богомерзкие. А грехи – все богомерзкие. В этом я уверен до конца. До самого конца… Я спокоен. Давайте я вытру Ваши слезы, мой достойный командир, мой дорогой старший товарищ. Вот так. Вы для меня главный пример святого на войне. Молчите, молчите. Святой – это не тот, кто грехи не совершал. Святой – это тот, кто грехи свои осознал, принял и отмолил. Действиями, причем, своими отмолил. Мы обсуждали это с вами. Отец родной, после того разговора с Вами, мне небеса открылись. И товарищам нашим, которые уже отправились на небеса в рай. Святые наши уже на нынешний момент Федор Иванович и Антон Петрович. Царствие им небесное. Души их сейчас скоро предстанут пред Очами Его. И Суд его будет страшен и справедлив. И я скоро… Я… Мой грех страшнее
