мы приучаемся работать в аудитории и не пьем ли, кроме чая, что-то еще. Она быстро оглядела нас, и то ли обрадовалась, то ли удивилась, что мы, получив стипу, не валяемся пьяными.
На случай, если мы все же такое задумали, она многозначительно предупредила:
– Я здесь рядом, на кафедре.
Прохор, с серьезным лицом старосты, который головой отвечает за примерное поведение своей группы, элегантным и молниеносным движением накрыл бутылки трубочками ватмана – на случай, если Роза решит пробраться в наш угол.
– Где Слава? – спросила она.
– Побежал за закуской.
Роза засмеялась, ее последние подозрения развеялись, и она утопала.
Славка не возвращался.
– Бляха-муха, – ругнулся Прохор и пошел его искать.
Постепенно все разошлись, даже самые терпеливые, только Кислушка не торопилась уходить.
Раз сто уже прошла туда-сюда, поглядывая на меня.
Я сделала вид, что увлеченно работаю.
Она подозрительно долго молчала, наконец не выдержала:
– Никак не налюбуешься на свой шедевр?
Я сказала, да, никак не налюбуюсь. Тогда Кислушка сообщила в пространство, что некоторые, конечно, свои «отл» получают за прилежность, не имея ни одной самостоятельной мысли, а те, кто «отл» проставляет, рады, ведь в таких условиях самостоятельное творчество не развивается и в скором времени вообще заглохнет.
Я хотела сказать что-нибудь решительное, но глаз не могла оторвать от своего планшета. Все остальное казалось такими пустяками. Если бы с нами столько носились, продолжала Кислушка, и у нас было бы не хуже. Я уж хотела послать ее ко всем чертям, но опять зацепилась глазами за свой планшет. И опять мне стало как-то все равно. «Люб, – написал Славка между горизонталей, – я уехал к чертовой матери. Люб!»
Буковки расплылись, и получилось: «я-ухал-вой». Надо же, сколько слез у меня накопилось, где-то было зеркальце, где-то в сумке спрятались солнечные зайчики. Нет уж, нет уж, реветь нельзя, нос распухнет и нависнет над губой как фонарь, и веки вздуются, натянутся до жутковатого блеска. Боже, боже, что эта лишняя влага, хлынув из шлюзов, делает с лицом, такое делает с лицом, что лучше уж до тысячи сосчитать, но не реветь, всякая ерунда лезет в голову, а что-то важное в ней не задерживается. А что тут важное, что неважное? Ведь ничего же не случилось… Куда мне себя деть? Так не бывает. Разве только месяц прошел? А кажется, это было давно-давно, всегда.
– И что?
Я опять навалилась на свой планшет, но Кислушка сказала:
– Можешь не прикрывать, я уже прочитала. Он тебе сказал, куда уехал?
– Ты же прочитала, куда.
– Значит, не сказал. К невесте поехал.
– Тебе-то что.
– Я случайно узнала. Он ходил на почту звонить, я в соседней кабинке стояла. Я ему сказала, что это уж…
– Замолчи.
– Мне
