исполняла при отряде обязанности лекаря или, как говорили здесь, «санинструктора».
Завтра отвезут в штаб батальона. Батальон, как понял Квентин, это что-то наподобие пехотной роты в его мире, если смотреть по численности солдат. Из батальона уже могут перевезти в город, который ополченцы защищают. О городе говорили много. Вспоминали его красоты, довоенное многолюдие, развитую промышленности и утончённую культуру. Вот тот же Шагал сам признался, что был художником… Кстати, все ополченцы носили вымышленные имена – позывные. Это как кличка, только не обидная, а напротив, придуманная с уважением. Шагал получил позывной по фамилии знаменитого художника, жившего в этом мире сто лет назад. Пушкина прозвали так за портретное сходство с поэтом, умершим почти двести лет назад. Шахтёр работал в шахте, Ворон был исключительно черноволос, Кошка шипела, когда что-то не по ней и, как, посмеиваясь, сказал командир, могла в ярости и глаза выцарапать. Впрочем, о городе… Донецк притягивал. Квентину он почему-то казался похожим на северную столицу Империи – красивейший Вальяверде. Что ж, если выпадает возможность побывать в Донецке, глупо ею не воспользоваться. Хотелось бы посмотреть на настоящий город Мастеров – обиталище инженеров, учёных, поэтов, певцов, художников…
Тем временем, Ансельм перехватил поудобнее гитару:
– Пришла пора поблагодарить наших добрых хозяев за чудесное спасение и замечательный ужин… – сказал он, тихонько перебирая струны. – Я – всего лишь мало кому известный бард, но что-то и я умею.
Де Турье кокетничал. Уж он-то умел многое. К своим тридцати годам он достиг известности во многих уголках Империи. Конечно, обе столицы ещё предстояло покорить, но это, как справедливо полагал Квентин, дело времени. Главное, найти щедрого мецената, умеющего отличать истинную поэзию от суесловия и пустословия.
– Говорят, – продолжал Ансельм, – слово может изменять мир. Любое слово, если оно сопровождается искренним чувством и верой в лучший исход. А поэтическое слово обладает этим даром вдвойне. Я желаю вам победы, друзья. Я и мои демоны…
Он откашлялся. Взял аккорд и запел:
– В моих безумных сутках сто часов.
Сто демонов стоят за каждым часом
И смотрят на меня, и безучастно
Губами шевелят. А в сотне слов,
В пыли, и в чьих-то странных политесах,
И в трепете вечерних занавесок,
И в скрипе переполненных шкафов
Я нахожу мгновенья прежних дней,
Которые в пространстве сточасо́вом
Меня зовут к моим первоосновам:
Дела, давно забытые, людей,
Людей, давно забытых и умерших,
Каких-то никому не нужных женщин,
И корабли на берегах морей.
В моих безумных сутках корабли
Плывут и оставляют всякий мусор
На глади сочинений безыскусных.
А демоны мне шепчут: удали
Все глупости, все городские
