что мистер Гибсон утрачивал всякий вкус к шутке и спешил со всей мыслимой доброжелательностью вернуться к «Тридцати девяти статьям»[10] как к единственному средству успокоить совесть викария. По всем иным вопросам, кроме догматов веры, мистер Гибсон мог заводить его сколь угодно далеко, но, надо заметить, невежественность викария в большинстве вопросов не позволяла благодушному согласию привести его к пугающим результатам. Он обладал некоторым состоянием, не был женат и вел жизнь праздного, утонченного холостяка, но, хотя сам не особенно прилежно посещал своих более бедных прихожан, он всегда с готовностью откликался на их нужды – весьма щедро и, принимая во внимание его собственные привычки, даже самоотверженно – всякий раз, как мистер Гибсон или кто-либо другой доводил эти нужды до его сведения.
– Пользуйтесь моим кошельком, как своим, мистер Гибсон, – часто говорил он. – У меня так плохо получается ходить по домам и вести беседы с бедняками. Я, пожалуй, недостаточно этим занимаюсь, но я всегда готов дать вам все, что угодно, для всякого, кто, по вашему мнению, в этом нуждается.
– Благодарю вас. По-моему, я обращаюсь к вам довольно часто и делаю это без больших угрызений совести, но, если позволите, я бы дал один совет: не надо пытаться вести с ними беседы, когда приходите в дом. Просто разговаривайте с ними.
– Я не вижу разницы, – отозвался викарий с некоторым раздражением, – но, должно быть, разница есть, и то, что вы сказали, несомненно, правда. Мне надо не вести беседу, а разговаривать. И так как то и другое для меня одинаково трудно, вы должны позволить мне оплатить привилегию молчания вот этой десятифунтовой банкнотой.
– Благодарю вас. Меня это не вполне удовлетворяет, и, думаю, вас тоже. Но, возможно, Джонсы и Грины предпочтут ее.
Обычно после таких речей мистер Эштон жалобно-вопрошающе вглядывался в лицо мистера Гибсона, словно пытаясь понять, был ли в его словах сарказм. В целом отношения их были весьма дружелюбны, но, если не считать простой общительности, свойственной большинству мужчин, они испытывали очень мало истинного удовольствия в компании друг друга. Пожалуй, из мужчин мистеру Гибсону более всего по душе – по крайней мере, пока по соседству не поселился лорд Холлингфорд – был некий сквайр Хэмли. Он и его предки звались сквайрами с незапамятных времен, ведомых лишь местным преданиям. В графстве было немало и более крупных землевладельцев, так как поместье сквайра Хэмли составляло лишь около восьмисот акров. Но его семейство владело этими землями задолго до того, как в здешних местах услышали о графах Камнор или Хели-Харрисоны купили Колдстоун-парк. Сколько Холлингфорд себя помнил, Хэмли всегда жили в Хэмли. «Еще со времен Гептархии»[11], – говорил викарий. «Нет, – отвечала мисс Браунинг. – Я слышала, что
Свод догматов Англиканской церкви, составленный в 1571 г. по указанию королевы Елизаветы I.
