начала доходить вся смехотворность дебильного нашего положения. Дауны, расплачивающиеся за чужие шутки, от которых мир херачит на части.
Мы не выбираем, где родиться, но хотя бы кем стать выбрать можно?
Уже засыпая, в мути подступающей темноты, думал я об Агамемноне и дочке его с идиотским именем, Ифигении. Ну, короче, греческий этот царь прикончил лань, обидел этим самым Артемиду (ее это была лань, а может, ей лани в принципе нравились), и она наслала штиль на море, чтобы греческие войска не могли направиться в Трою, а им надо было срочно там чего-нибудь учинить.
Такое дело – просто штиль, и ничего больше. Никаких огненных дождей не было, это понятно?
И Агамемнон этот, он все маялся, как целочка, прирезать дочь или как? Соберется – и откладывает, соберется – и откладывает. Там все благополучно кончилось, умерла вообще левая телочка, да еще и самоубилась, но суть-то была не в том.
Агамемнон, этот чувак, он думал, прикончить ли дочку, чтобы поднялся ветер.
Прирезать ли дочку, чтобы поднялся ветер?
Ножичком пырнуть ли дочку, чтобы поднялся ветер?
Снова, и снова, и снова. И я все думал – вот это прикол, мелочный ты чувак. А мой отец, он ведь тоже – Агамемнон.
Когда я, еще маленький и совсем одинокий, в Норильске, прочитал эту историю, то решил, что я выбрал бы дочку. Да если б надо было решить, дочка или весь мир, если б дочка тоже умерла со всеми на свете, все равно бы ее выбрал. Пусть бы знала, что мы умрем, но я ее люблю.
Вот какой я видел любовь, я думал, нужно так любить. А не любишь так – сердце у тебя из камня. Заснул я романтиком, а проснулся от того, что отец, мудила, стоял надо мной с сигаретой. Щека горела, как от укуса, секунду спустя я понял, что папашка скинул на меня пепел.
– Борис, вставай.
– А? Я тебя так завтра разбужу, понял?
– Я подумал, что надо дать тебе выбор. Всегда должен быть выбор у человека. Иначе это детсадовец, он живет без ответственности, без полного понимания.
Ты, скотина похмельная, думал я, великий, блядь, ум Красноярского края.
– Либо едешь со мной, либо вали в Хохляндию. Тебя там пригреют.
– Да я деда в жизни не видел.
– Вот и познакомишься.
– Круто это ты, конечно, придумал. Сразу захотелось сала, пойду билет возьму.
Отец был выбрит до синевы, я видел красноватые сосуды под его бледной кожей, акцентированные, болезненные. На руках у него были золотые перстни, в свете лампы они переливались, как куски летнего солнца. За окном еще было темно. Ближе к полудню спрятавшееся солнце будет отбрасывать чуточку света – наступят сумерки, чуточку побудут, да и сменятся новой ночью.
Я где-то слышал, что чукчи или еще какие эвенки считают, будто солнце – это большая грустная рыбина, плывущая по небу. Огромная и печальная, значит.
Ну хрен знает, может брехня, но история-то красивая. История мне нравилась.
Я потянулся к тумбочке, взял отцовскую пачку
