свадьбы я стану твоей женой, Мидас. Ты прекрасно запомнил наше брачное соглашение. Всё ж не зря ты трижды клялся мне у алтаря всемогущего Зевса.
Мидас огорчён отказом девы, но смиренно подчиняется её воле. В костре громко трещат дрова. Дева вздрагивает от резкого звука, оглядывается по сторонам. Запряжённые лошади недовольно фыркают, мотают головами, стоя повязанными у ствола молодого ясеня. Вечерние сумерки уступают место ночи. Туман стелется по земле, делая костёр незаметным.
– Скажи, Алкеста, а тебя не мучают сомнения? – Мидас не предпринимает более попыток к сближению, и дева пододвигается ближе к пламени.
– Какие сомнения? – Алкеста вытягивает руки к костру, нежится от тепла. – О чём ты говоришь?
– Столько смертей произошло на наших глазах. Столько известных семей пострадали. Были ли мы всегда правы в конфликте? Зачем мы сражались? А может быть, ошибались мы, принимая жестокие поспешные решения? Нельзя ли было нам поступать по-иному…
– …Как по-иному? – зло прерывает Мидаса Алкеста.
– По-иному, ну, скажем, миром, без кровопролития, в судах улаживая споры. – Новая партия веток пополняет костёр.
– Никогда не слышала от тебя речи слабака. Про суды заговорил! Мирными спорами смертельную борьбу назвал. – Дева недовольно встаёт и выставляет руки в бока. – Что случилось, Мидас?
– Боюсь засыпать. – Мидас быстро поднимает глаза на Алкесту, встречается с девой взглядом и отводит глаза.
– Снятся мертвецы? – надменно с насмешкой вопрошает Алкеста.
– Снятся товарищи, те, что погибли в первые дни противостояния. Во снах они живые, не мертвецы, – продолжает откровения Мидас. – Э-эх! Всех до единого из гетерии я потерял.
Алкеста резко встаёт, уходит к лошадям, возвращается же с занятыми руками. Дева держит за волосы две человеческие головы и конопляную верёвку.
– Ты меня обвиняешь в горестных несчастиях или их? Не ты ли ещё недавно назывался моим женихом, Мидас?
Перед Мидасом выставляются отрубленные головы. Юноша брезгливо морщится.
– Алкеста, зачем ты их увезла с собой? Лучше бы взяла что-нибудь полезное, съестное. Сейчас бы поели. Головы эти похорони, прошу. Пусть обретут покой убиенные. Не желаешь руки пачкать, так я вырою могилу.
– Головы эти, Мидас, да будет тебе известно, дороже любой еды. Зачем храню их? И ты это спрашиваешь меня? Чтобы останки врагов всегда напоминали мне о горе пережитом. – Алкеста разматывает верёвку. Злится уже всерьёз. – Их, мёртвых, допроси, не меня, почему враги желали лютой смерти нам.
– Что ты собираешься делать? – Мидас заполучает в руки один конец конопляной верёвки. – О нет! Только не это!
– Помолчи! – шипит недовольно Алкеста. – А то ненароком разуверюсь в тебе, жених.
Верёвка продевается в пустую глазницу отрубленной головы.
– Хорош был рассол. Нет разложения.
