бегите, дайте отцу отдохнуть».
Видение это было таким ярким, что я опомнился лишь, когда осознал, что держу карабин как лук, и даже «тетиву» оттянул до уха…
Огромные стаи чернозобых казарок стали опускаться на галечниковые проплешины в километре от зимовья. Казарки – не очень осторожные гуси, к ним можно подкрасться даже на открытом месте. Мы с Таймыром так и делали: сначала подбирались, прикрываясь большими валунами, а затем ползли. Метров за двести от стаи я отпускал дрожавшую от возбуждения собаку и она мчалась на гусей.
Как хлопья сажи, поднимались в небо черные птицы, ни разу не удалось Таймыру настигнуть и задавить гуся. Но этого и не надо было: мы охотились за яйцами. В большой стае всегда есть гусыни «на сносях», испуганные, они оставляют яйца где попало. Всегда найдешь два-три, иногда и четыре-пять еще теплых голубоватых яиц.
Целую неделю мы с Таймыром жировали. Яичница – неплохой «способ существования белковых тел». Если Фридрих Энгельс имел в виду весенний перелет гусей, то он, разумеется, был прав. В середине июля побежали по тундре крохотные и премилые детишки куличков. Семьи куропаток стали прятаться в скалах, а утиные, гусиные на дальних островах.
«… И спросит Господь у мужчины: «Сын Адама, где ТВОЯ семья?»
XII. Третий коготь Розы
Прошло несколько лет. Я уже работал в другом районе, и как-то встретил в Норильском аэропорту Ивана Демидова, охотника-рыбака с Диксона. Он рассказал, что Роза с Юрисом нашли у последнего капкана, там, где некогда сходились путики Грушевского и Костыркина, две гильзы от «девятки», крупнокалиберного охотничьего карабина. По этим гильзам милиция разыскала карабин, по карабину вышла на Костыркина.
– И сколько ему дали?
– А нисколько. Цирроз. На карте овраг показал и помер. Менты подняли косточки, передали Розе с Юрисом. Щас у них на зимовке памятник стоит.
Мы с Иваном помянули убитого, и разошлись по своим рейсам. Я прилип к иллюминатору: ни следа присутствия человеческого, ни избы, ни села, ни дороги. Только простор. Только горы и реки. Только окна озер без числа. Бескрайняя, бесконечная, безлесная тундра от Норвегии до Аляски. Матушка и кормилица из века в век.
По ту сторону деяний наших.
По ту сторону добра и зла.
По ту сторону времени.
Когда кончится мой срок, где-то там отмеренный,
«Я, как в воду, войду в природу, и она сомкнётся надо мной»[10].
Но: «Любовь никогда не перестанет…»[11].
„Liebe ken brennen un nit ojfheren,
Herze ken vejnen,vejnen on trenen.
„Tum, bałałajka, spił, bałałajka, tum, bałałajka, tumbalala".
Norge
I
На острове Диксон до самого «ельцинского порушення» многие охотники-промысловики ездили на собаках.
Как ни зайдешь к деду Бугаеву, – тепло да уютно. На столе лампа, на печи чайник, у ног лохматый пес. И всегда дело в руках, а в тот раз, когда Димка забежал к нему после школы, дед Маркел сидел у стола и сшивал ремни собачьей
Из стихотворения Ε. Винокурова
Св. ап. Павел: 1-е послание коринфянам, 13.
