магистра взлетели на лоб.
– Видите ли, у меня есть одна особенность, наверное, даже расстройство, – продолжал он. («Остановись, Кип! Остановись!») – Дело в том, что я не только толстый, я еще и туго соображаю – мозги плохо ворочаются, – и из-за этого если я за что-нибудь зацеплюсь, то уже не могу переходить к другому предмету, пока не получу ответы на все вопросы по предыдущему. Может быть, я недостаточно продвинутый для этого класса. Может быть, меня следовало бы перевести в какой-нибудь другой.
– Понимаю… – проговорила магистр Кадах.
Кип знал, что она не позволит ему никуда перейти. Даже если он вообще существует, этот другой класс.
– Что ж, мастер Гайл, это класс для новичков, и мы гордимся тем, что не оставляем позади даже самого медлительного барана в стаде… Насколько я понимаю, ты хотел сказать что-то еще, не так ли?
– Да, магистр.
Он ненавидел эту женщину. Он почти ее не знал, и тем не менее ему ужасно хотелось изо всей силы съездить по ее уродливому лицу.
Магистр Кадах улыбнулась. Улыбка у нее была на редкость неприятная. Эта щуплая женщина получала такое удовольствие от роли повелительницы собственного царства, так гордилась тем, что может застращать целый класс маленьких детишек!
– В таком случае, Кип, давай заключим с тобой договор: ты можешь сказать то, что хочешь, но если я найду твои слова дерзкими, то ударю тебя еще раз. Для класса это тоже будет превосходным наглядным уроком – видите ли, при извлечении цвета тоже всегда есть цена, и вы сами решаете, платить или нет. Итак, Кип?
– Вы назвали мою мать безграмотной. Это примерно настолько же верно, как если бы я назвал вас приличным человеком. – Его сердце билось в горле, мешая дышать. – Моя мать продала душу за дымку. Она лгала, обманывала, воровала, и думаю, даже пару раз торговала собой, но она не была безграмотной. Так что, если вы хотите и дальше оскорблять мою мать, чтобы показать всем, как я жалок, то в вашем распоряжении куча других вещей, которые вы можете о ней говорить, не опасаясь солгать. Но эта к ним не относится.
«Получи, сука!»
Класс глядел на Кипа во все глаза. Он не знал, развеяли ли его слова сотню слухов или породили сотню новых – может быть, и то и другое одновременно. В любом случае ему удалось сохранить спокойный тон и он ни разу не назвал магистра Кадах лгуньей или чем-нибудь похуже. Пожалуй, это можно было считать победой… Ну чем-то вроде.
– Ты закончил? – спросила женщина.
«А теперь за победу пора платить».
– Да, – сказал Кип.
Он положил на парту руку для наказания – левую, перевязанную бинтами. «Глупо, Кип! Ты же ее провоцируешь. Сам напрашиваешься».
Хрясь!
Кип вздрогнул: прут хлобыстнул по парте с такой силой, что столешница содрогнулась – на расстоянии двух пальцев от его руки.
– Так же, как при извлечении цветов, в жизни порой не приходится платить за свои проступки, –
