что пациенты, пережившие клиническую смерть, видели происходящее с ними, будучи в бессознательном состоянии?
Платон Исаакович прикрыл глаза и на оборотной стороне смежившихся век всплыла картинка того самого дня – дня его клинической смерти. Его тело распластано на холодном полу, команда скорой помощи проводит реанимационные действия: непрямой массаж сердца, искусственное дыхание. Один из медиков разматывает провода портативного дефибриллятора. Всё отлажено, всё чётенько по инструкции.
Сам Платон Исаакович в этот момент наблюдает за коллегами сверху и чуточку сбоку. Совершенно спокойно наблюдает, без страха, без удивления. Будто так и должно быть. Ровный чистый свет, как яркий солнечный луч, в котором хаотично летают миллиарды пылинок, нисходит сверху, сквозь межэтажные перегородки, сквозь крышу. Он видит и эти перегородки, и крышу, и в то же время видит, что за ними: небо, бескрайний космос и миллиарды солнц. Видит людей и одномоментно знает о них всё. А ещё знает, что свет – это за ним послано, но уходить не торопится. Разряд!
Платон Исаакович открыл глаза, уставился в мерцающий экран ноутбука и только что созданный текст. Воспоминания очень яркие, всё никак не затрутся в сознании, хотя уже пять лет прошло с того… странного дня.
Стала бы эта история отличным преданием для семейных посиделок, чтоб пересказывалась из уст в уста, от детей к внукам и далее, если бы Платон Исаакович сам не был врачом-реаниматологом в прошлом и профессором медицинского института в настоящем. После того приступа пришлось урезать практику и уйти в науку. Оно и к лучшему, больно уж нервная работа у реаниматолога.
Как адепт доказательной медицины, он не верил во что-то там после смерти. А верил в эволюцию, материю и просто смерть, что есть конец всего. Да, воскрешать людей из мёртвых – его профессия, но в воскрешение души и в само её существование он не верил. Сомневался… И, пытаясь найти рациональное зерно в чудо-историях, подобной его, вёл исследовательскую деятельность по состояниям пациентов в клинической смерти и после неё. Диссертация на эту тему звучала финальными аккордами и вот-вот должна была произвести фурор в научной среде.
Однако Платон Исаакович сомневался. Сомнева-а-а-ался…
– Платоша! Кофе! Опять кофе?! Ну нельзя же, – заверещала за спиной жена и верная подруга жизни Татьяна. – Отдай чашку немедленно. Я думаю, чего он притих? Ни звука, ни просьбы, ни полпросьбы. А он, значится, кофеем травится? Да ещё со сливками! Жирными сливками! Дома не было сливок, откуда?! Втихую от меня купил?
Рассерженная Татьяна стояла, подперев округлые бока руками, обиженно поджимая губы, раздувая широкие ноздри, испепеляя взглядом несчастную кружку кофе и спрятавшегося за ней Платона Исааковича. В унисон хозяйкиным возмущениям рядом сердито тявкала Плюша, их любимая собака, длинноухий американский кокер-спаниель. Она ворчала на хозяина не менее серьёзно, чем хозяйка.
– Танюша, ну я немного, а немного даже полезно. Это я, как врач, говорю. – Платон Исаакович развёл руками, виновато
