пол садитесь, на пол! – распоряжается хозяин, – На ковер! Ковер хороший, удобный, садись на полу. И раздеваться не велю! Нечего тут у меня блох трясти.
Совсем уже ошеломленный Юрий замирает с пальцами на последней пуговице, а Работодатель ничего: тут же, не говоря лишнего слова, скрещивает свои длинные ноги и ловко усаживается по-турецки в двух шагах от кровати ничуть не смущаясь того обстоятельства, что голова его теперь оказывается как раз на уровне хозяйских кальсон. Юрий все еще колеблется, но тут Работодатель так глядит на него (снизу вверх), что приходится немедленно опуститься на корточки, а потом и перейти в позу лотоса, преодолевая хруст в суставах и мучительные боли в нерастянутых, совсем не приспособленных к таким внезапным подвигам сухожилиях.
А странный и страшный хозяин уже говорит.
Сюжет 8. Алексей Матвеевич Колошин, целитель
Секретная лаборатория НКВД
Палата у них была огромная. Широкая и длинная. Может быть старинная казарма или царских еще времен казенная больница: высоченные сводчатые потолки, полы, выстеленные расписным кафелем, тюремного вида окна – высоко, три с лишним метра над полом и забраны двойной решеткой – одна изнутри, а другая снаружи, по ту сторону стекла.
Шестьдесят восемь койко-мест, и почти все время – полный комплект гаврилоидов в возрасте от шестнадцати до шестидесяти.
Холодно всегда было в этой палате, вечно они там все мерзли, как плешивые собаки. А им говорили: так и положено, цыц! Холодина, скучища, никакого женского персонала, санитары – сплошь мужики, солдатня, да еще и кормят впроголодь: «пятый стол», кашки-машки-какашки, а мясо вареное – по большим только праздникам: на октябрьские, да на майские, да на Новый год.
Но кровати – хорошие, с пружинными матрасами, деревянные. И чистое белье всегда, меняют два раза в неделю. Халаты теплые, фланелевые, с полосками. Кальсоны и рубахи похуже, солдатские, проштемпелеванные:
«Шестое Особое Управление ННКВ».
А что это за ННКВ неизвестно никому.
Главное от скуки все подыхают. Книжки читать – не тот контингент. Прогулок не положено. Остаётся одно: перекуривать да языки чесать.
Отрывочные воспоминания
– Но как тут можно было удержаться? И о чем еще людям разговаривать, кроме как о своих мучениях? Опять же, все ведь кругом свои. Какие тут могут быть к растакой матушке враги, когда я – питерский, а Вован Кривоногий – из Чкалова, а Толька Лапай – вообще даже из лагеря, сука приблатненная.
– Один был кавказец. То ли грузин, то ли осетин. Он всегда молчал, а когда обращались к нему, только буравил в ответ поганым черным взглядом, так что и не порадуешься, что затеялся с ним разговаривать. Он круглые сутки только спал да жрал. Его брали на процедуры не часто, раз, много два раза в неделю. Но уж обратно привозили на каталке, сам идти не мог, и черно-синий становился он после этих процедур, что твой удавленник. Лежит пластом (тихо, без
