от моего дыхания стекло. Я пыталась понять, как мне быть дальше, что мне делать, я переживала за родителей, за брата, да и за себя мне было страшно. Я так погрузилась в свои мысли, что очнулась только оттого, что у меня замерзли и онемели ноги, а от моего теплого дыхания на стекле остались потеки.
«Вот тебе и особняк, вот тебе и лето, а сквозняки гуляют, не хватало мне еще простыть», – шмыгнув холодным, покрасневшим носом, подумала я и бросилась в кровать.
Я укуталась в теплое одеяло, теперь оно мне не мешало, да и в мягкой перине я стала быстро согреваться. Пригревшись, я незаметно для себя крепко заснула.
8
Мы с Дмитрием ехали в карете. Карета, запряженная двойкой, на мой взгляд, была шикарная. Кузов кареты внутри и мягкие сиденья были обшиты тканью с набитым узором. По бокам висели фонари, которые зажигали в темное время суток. Каретой управлял кучер Платон в темно-зеленом кафтане.
Дмитрий сидел напротив меня, опершись сложенными руками на трость с костяной резной рукояткой, и смотрел в окно.
На мне в этот раз было не платье, а ансамбль: пышная юбка и жакет из той же ткани, что и юбка. Для выезда мне пришлось надеть фижмы. Фижмы – две полукупольные формы из пластин китового уса, соединенные тесьмой на талии, – для каждого бедра отдельно. Глаша помогла мне надеть фижмы поверх нижней юбки и сверху юбку от ансамбля. С фижмами моя юбка стала широкой по бокам и приплюснутой спереди и сзади.
При ходьбе у меня было странное ощущение чего-то равномерно колышущегося на талии. Как колокольчик, из стороны в сторону.
Фижмы на самом деле были гибкими, как и рассказывали в музеях, я проверила это на себе, пытаясь забраться в карету. Мне пришлось с ними повозиться, чтобы понять, как они действуют.
Туфли пришлось надеть те, что были чуть великоваты, но с ноги не падали, и это главное. На волосы, высоко собранные в прическу, Глаша длинной шпилькой прикрепила небольшую шляпку. Шея и декольте были прикрыты косынкой – фишю. На руки я надела короткие перчатки в тон ансамблю.
Мы ехали по вымощенной дороге, карета шла мягко и довольно быстро. Под равномерное укачивание можно было уснуть, но, отодвинув в сторону бархатную штору с бахромой, я жадно смотрела на улицы нового для меня Санкт-Петербурга. Иногда не сразу удавалось понять, где именно мы едем, настолько улицы выглядели по-другому.
Мы проезжали какие-то торговые ряды, где толпились покупатели и продавцы, шумно торгуясь. На лужайках играли дети под присмотром нянь, по аллеям неспешно прогуливались дамы в ярких платьях с кружевными зонтиками, а вдоль дороги бегали босоногие мальчишки в льняных рубахах и штанах.
Когда мы двигались мимо разномастной толпы, стоящей на площади перед помостом, раздался громкий и мучительный крик. Он неожиданности я вздрогнула. Толпа зевак, заволновавшись, разразилась громкими криками.
– Дмитрий Михайлович, а что происходит на площади? Почему все кричат? –
