зная, что рядом, вот прямо за линией горизонта, лежит бездонная океанская впадина. Правда, никому не придет в голову представлять, вдруг эта бездна уже встала волной и начала двигаться на тебя и заглатывать берег и что надо бежать, но бежать некуда, потому что твоя земля – это остров…
Заходить без особой нужды вглубь подлеска Градька все равно не хотел, но нужда позвала, а когда уже выходил, застегивая ширинку, то увидел в траве белый гриб, а потом другой. Из двух десятков он отобрал лишь самые крепкие, затем отмахнул своим острым и тяжелым ножом несколько ивовых веточек и, содрав зубами кору, нанизал на них крепкие скрипучие шляпки.
Скоро поспели угли.
– Смотри! Белка-белка! – вдруг вскрикнула Дина, показывая поверх его головы закопченною веткой. Глаза ее оставались опухшими, красными, на одной щеке грязевой развод, рот перемазан горелым.
– Где? – обернулся он.
– Да вон-вон! – она взвизгнула, и Градька заметил, как вздрогнула хвоя сосенки.
– Бурундук, – присмотрелся он, потом засек направление и поднялся. – Сейчас.
Через минуту он перегнал зверька на подходящее деревце и, подставив ладони, резко пнул ногой в ствол. Есть! Но прежде чем он успел утихомирить полосатое тельце и поднять добычу за хвост, зверек парой стальных укусов прокомпостировал ему большой палец, оставив на ногте две темно-вишневых капельки, да и потом еще долго махал во все стороны лапками, скалился и вопил, и сверкал мазутными пузырьками глаз.
– Эй, вы где? Идите сюда!
Дина подбежала и завизжала.
Держа за желто-зеленый ершик хвоста, Градька хотел поднять зверька выше, но слегка зазевался, и бурундук зацепился коготком за рукав, пронесся вверх, на плечо, на голову, а там, запутавшись в волосах, пару раз крутнулся на месте и в длинном прыжке улетел прочь…
Пока Градька дул на прокушенный палец, а другой рукой озадаченно почесывал расцарапанное макушку, имея вид самый удрученный, Дина начала хохотать. Она хохотала и тогда, когда Градька сам уже отсмеялся, хохотала, когда он тряс ее за плечо, хохотала (совсем уже истерично), когда он схватил ее за руку (она отбивалась) и подтащил к воде, когда прыскал и плескал ей в лицо водой и замочил всю.
Потом ее поразила икота, а он понял, что здорово испугался. Не сейчас, у воды, когда понял, что испугался. А тогда. Когда только увидел идущий лес. Потому что то был действительно страх. Страх перед лесом был новый, доселе неведомый, подкорочный, мозжечковый, до мозга кости. На уровне не человеков отдельно, а всего вида. Страх сам по себе. Страх, на миг отделившийся от сознания и заживший самостоятельно, устрашая биологию человека извне. Его даже можно было коснуться, как можно коснуться Бога, и даже найти слова: ё-ё-ё!
Потом они сохли. Впрочем, было неясно, что лучше сушило одежду: солнце или костер – потому что Дина сидела, не раздеваясь, а потом вдруг встала и сразу пошла – вдоль подлеска,
