Дымковыми, другие – Щепкиными.
– Вы понимаете? – это сказал уже сам Максим.
– Да чего уж, – ответил Градька. – Когда Дымковы да Щепкины тут живут через одного. Сам знаю некоторых. И есть тут место, ниже болота, его и сейчас называют Факторией. И церковь шатровая тут была, стояла на том берегу, да все теперь заросло.
– Вот видите, бывальшина-бывальщиной, а на деле прямая быль, – оживился Максим. – Я и раньше искал свои корни. А с годами, не постыжусь признаться, это стало своего рода манией, и вот тут… И вот так еще получилось, что в ту же буквально осень у меня появилась эта студентка… Дина Дымкова. Вы понимаете?
– Да чего уж…
– Я был у них дома, разговаривал с ее матерью. Отец был военный, пропал вез вести, но родом откуда-то с ваших мест. И не просто откуда-то, как вы уже понимаете…
– Уж чего.
– Я хотел ей сделать сюрприз. А потом доплыть до райцентра и встретиться с вашим писателем Щепкиным… Только знаете, – он вдруг улыбнулся какой-то странной тусклой улыбкой. – А она-то не знает. И знать не хочет.
Он опять улыбнулся. Затем с минуту сидел, неподвижно, как каменный, ничего не выражая лицом, и вдруг весь напрягся, некрасиво заиграл ртом, на лице появилось нервическое, болезненное, жестокое выражение:
– А вот взял бы ее за шкирку, как, не знаю, котенка, и мордой бы, мордой!.. Знай, откуда ты есть! Знай, откуда ты есть! Знай!
Градька вышел в путь на рассвете, непривычном и желтоватом, в час, когда мужики вставали, а Максим, зевая, полез в палатку.
Ружье, немного еды, запасные портянки – ничего большего в этом пути на запад не требовалось, да Градька и не рассчитывал идти дольше суток. Но – как после он прикинул по квартальным столбам, и на запад ему удалось пройти не далее, чем на юг.
Всему виной было то, что просеки сильно заросли и Градька не раз поддавался удобству звериных троп, вилявших то к водопоям, то на болотца, в которых сохатые принимали в жару грязевые ванны. Правда, потом он возвращался назад и вновь искал на стволах затесы, старые, скрытые под коростой сухой смолы, но – единственно верные знаки, обозначавшие собственно просеку. Так вот и продирался вперед от затеса к затесу, с трудом находя их в замшелом сером исподнем старушечьи-старых елей, когда неожиданно понял, что следующий затес решительно не находит. И тут же почувствовал в левой руке резкую дергающую боль. Прокушенный бурундуком палец толстел на глазах, набухал тяжестью, багровел. Длинный нестриженый ноготь выползал из него белым иссохшим жалом. «Что это?!» – охнул Градька, облившись ледяным потом, и начал беспомощно оглядываться вокруг.
Лес был уже другой.
Градька начал медленно отступать, потом побежал, сначала, как казалось, назад, затем испугался, остановился, поглядел
