с оружием в руках замерли каратели. На лице девушки, которую уже был готов подмять под себя броневой автомобиль, не было ужаса; ее глаза были пусты и безжизненны (и как только улавливал эти нюансы профессор?!). Они росли – совсем как в кинокартине с замедленными съемками – и готовы были заполнить собой весь окружающий мир; по крайней мере тот, что помещался в маленьком квадратном оконце, когда Романова бросило вперед и впечатало лицом в этот самое окно. Плечом он больно ударился о мускулистый бок Салима, но ни эта боль, ни саднящий нос, из которого закапала на стальной пол кровь, не смогли оторвать его от удивительного зрелища.
Вот в кадре показался стремительный силуэт – это завершал сальто командир, брошенный вперед силой инерции. Как он собирался утвердиться на ногах? А никак – Кудрявцев перекатился кувырком по жесткой земле и уже в этом положении начал орудовать ножом. О последнем профессор догадался; увидеть стремительные движения профессионала ближнего боя конечно же он не мог. А когда Александр Николаевич остановился с ножом в руке (угадал!), с которого не капала – стекала красная тягучая жидкость, перед ним оставался только один противник.
Капитан Джонсон стоял дальше своих бойцов; к тому же рядом на коленях стояла девушка, скорее девочка, чья коса была туго намотана на ладонь американца.
– Вот это он зря, – успел подумать профессор, – командира злить сильнее уже невозможно, а руку одну он занял.
В следующий момент заныло в висках, и чей-то голос, которому ну никак нельзя было противиться, вдруг заполнил всю голову.
Этот голос и обещал бесконечно много, и грозил всеми мыслимыми карами, и призывал к подчинению, самым простым в котором был мысленный приказ покинуть броневик и бросить оружие к ногам повелителя. Первую часть этого приказа Алексей Александрович успел выполнить. Не заметив как, он оказался вне броневой коробки, казалось такой надежной, а на самом деле полностью проницаемой для злой воли американца. А дальше… дальше пальцы отказались подчиниться и разжаться, а память услужливо подсунула картинку первого – позорного бегства от Седой медведицы И голос командира – его совет держаться изо всех сил за то, что профессор ценил больше собственной жизни.
Да – свою жизнь профессор Романов сейчас был готов без остатка отдать этому криво ухмыляющемуся американцу, но свою любовь к Тане-Тамаре – нет! Тысячу, миллион раз нет! И он дернулся, рванулся изо всех сил из тенет, расставленных злобным пауком в лице американского капитана, и уже свободным с той же удивительной четкостью, что совсем недавно, увидел, как руку врага – ту что сжимала светлые волосы – перерубает напрочь широкое лезвие болта. Кровь еще не успела полностью закрасить сахарно-белый срез локтевой кости, а второй болт уже вонзался в правую глазницу нелюдя. Левый можно было не тревожить – первый широкий снаряд наверняка произвел в черепе американца разрушения, несовместимые с жизнь, но полковник не захотел, а может
