щемит.
– Я не хотела, чтобы тебе пришлось бросать отца.
Тонго дёргает плечом.
– Не переживай, он понял, почему я ухожу. Потому что не могу иначе.
– Я не хотела так… – моя голова опускается, хотя я этого не вижу. Но во сне всегда знаешь, что происходит, даже если тело твоё отсутствует. – Не хотела, чтобы у тебя отсутствовал выбор.
Он косится на меня и придерживает струны, прижимая их ладонью к грифу. Тишина – только сверчки оглушительно стрекочут.
– Ну что ты, Ника, у меня был выбор. Я мог не идти.
Я вскидываю голову.
– Откуда ты знаешь, как меня зовут?
Через секунду его пальцы снова перебирают струны, пощипывая нижнюю, самую жалостливую.
– Я всё о тебе знаю, – наконец, говорит он. Музыка сопровождает его голос, будто окутывает его, покачивая на волнах и дополняя. – Потому что я тебя ждал. Знаешь, как год за годом среди нас тает надежда, что твоя женщина решится бросить всё, к чему привыкла, только для того, чтобы быть с тобой рядом? Знаешь, как страшно стариться и умирать с осознанием того, что она так и не рискнула? Что ты не стоишь риска? Как гложет тебя мысль, что она не смогла, не поверила… в магию.
– Я верю, – говорю сквозь сон. Музыка обволакивает и усыпляет, и сон тает, оставляя во рту карамельный привкус. Музыка остаётся со мной…
И утро – как одно из тысячи таких же. Они следуют друг за другом, меняясь, но оставаясь одинаковыми, пока однажды ты не перестаёшь вести им счёт.
Наши встречи (если их так можно назвать) мимолётны и неестественны, по утрам они тают и начинают казаться не тем, чем были. Хотя… чем они были?
– Тут нет зверей, – говорю я, когда Тонго делает перерыв. Он может играть очень долго, увлечённо, но иногда всё-таки останавливается. – Почему тут нет больших зверей? Хищников?
– Они есть.
Он немногословен, не знаю, почему. Может, устал, может, всегда такой. Скорее, второе.
– Я иногда боюсь, что меня кто-нибудь съест.
На моих губах улыбка, но она искусственная – мне совсем не смешно.
– Не бойся, тебя защищает магия. Она ведёт нас друг к другу и не даст никому помешать. Кроме нас самих…
Последняя фраза интригует, но не настолько, чтобы отмахнуться от ленивой неги и задать вопрос.
Как жаль, что я не могу к нему прикоснуться. Обнять. Прижаться губами к его коже. Почувствовать его запах.
Так жаль…
– Что ты видишь? Ну, во сне? Ты приходишь ко мне? – спрашиваю я.
– Нет, – его голова качается, отчего прядь волос падает на глаза – и остаётся на месте. Конечно, я не могу её убрать, вернуть к остальным, хотя руки почти до боли хотят сделать это. – Ты сама приходишь. Выходишь из лесу и останавливаешься там… далеко, за костром.
– Я не могу подойти ближе, – жалуюсь я.
– Я знаю, – он усмехается, так странно, что во мне будто сталкиваются жара и холод, солёное и сладкое, страшное и
