что здесь он властвовал безраздельно: командовал каждой паршивой лампочкой.
– Сегодня ты уже не уедешь отсюда. Темнеет.
– Вообще-то еще и не так поздно…
– Не будешь же ты ночевать на трассе! Я скажу. Тебе постелят в подсобке.
– Я вообще-то…
– Ты будешь ночевать здесь.
Тыльной стороной ладони Настя стерла с губ след шашлыка и даже ухмыльнулась. Надо же! Она и не ожидала такой стали в голосе кавказца. Конечно, можно было предположить, что дело примет такой оборот…
– Спасибо.
Хозяин снова встал из-за столика, на сей раз отправился куда-то на кухню – наверное, распекать своих работников. Тем временем по узкому пространству вагончика направлялся к выходу человек – один из дальнобоев, основательно подкрепившись, шел продолжить свой долгий путь… Встала и Настя.
– Вы на Уфу?
Дальнобойщик кивнул. Что ж, замечательно. Отодвинутая тарелка, подобранный рюкзак, и – чао, очередное придорожное заведение, где она больше, наверное, никогда не окажется… Настя уходит по-английски, даже не обернувшись. По-английски выпутывается из очередного переплета.
А дальше… Темная кабина «КамАЗа», и почему-то ощутимо качает на кочках – сначала их самих, и только затем позади громыхает прицеп. Драйвер разрешает ей курить в кабине, и они оба устало и молча смолят – две красные точки в темноте. Слепые фары выхватывают из мрака асфальт, неровную обочину…
– Ехал так же у вас там, в Сибири. – Водитель прервал молчание. Голос у него глухой. – А ночь че-то была темная-темная, вообще нигде ни огонька. Смотрю – фарами осветил – вдали на дороге (там такой вот спуск был) лежит что-то. Мешок какой-то? Я стал притормаживать… Ладно хоть пустой тогда шел – еле объехать успел, не раздавил, слава богу. Мужик лежал! Его сбили и оставили… А там места глухи-ие еще… Ну что, я вырулил и поехал дальше.
И опять – молчание. Настя горько усмехнулась. Да-с, невесело. Невеселая философия жизни. Уж какая есть. Memento mori…
Так они и ехали по трассе ночного Урала – молча, лишь изредка вставляя фразы, и все же в темной кабине они чувствовали присутствие друг друга.
А километровые столбы – знак федеральной автотрассы – выплывали из черноты в пронзительно-синем свечении, так их покрытие отражало свет фар. Было странно наблюдать, как в кромешной ночи вдруг едва забрезжит нечто голубое, вроде привидения, как оно приближается, проплывает мимо – банальными цифрами. Четыреста двадцать три… Четыреста двадцать четыре…
IV
Поздний вечер в июле – это колоссальное небо. И только. На город, раскинувшийся под ним – бледно подсвеченный, с цепочками едва зажженных фонарей, – можно и не смотреть. А небо… (Это как у Толстого, помните: «А горы…») Оно меняется. В зависимости от стадии заката, оно то странно персиковое, то вот уже и красным горит, а потом – гаснет. Четкие линии зданий на фоне погасшего неба: контраст. Уголь и металл.
Люди спешат с работы, забегают в магазины, штурмуют автобусы… Зажигаются окна. Где-то уютно, а где-то не
