головой, чтобы избавиться от наваждения. Близость этой женщины буквально пьянила его, как неразбавленное греческое вино, сделанное из сладкого, тронутого морозом винограда.
– Не волнуйся, сенатора сегодня нет. Он сказал, что поедет с сыном к Крассу. Насколько я знаю, Мессала хочет стать в следующем году консулом, а сына назначить наместником на Сицилии. Красс знает, как ему помочь, – многозначительно усмехнулась она. – Хотя, если честно, то сейчас ему показывают новых юных помощников в доме его сирийского друга.
– Новых мальчиков? Он не остепенился?
– Ты слишком прямолинеен. В Риме недавно была страшная болезнь. Многие умерли. Среди них несколько его любимых юношей. Александр тоже заболел и, к сожалению, умер на вилле, – она остановилась, увидев, как изменился в лице Лаций. – Ты удивлён? – в её голосе снова прозвучала прежняя издёвка вместе с искоркой интриги, и он почувствовал, что его неудержимо влечёт к этой женщине. Влечёт её смелость, внутренняя уверенность в себе, не присущая даже свободолюбивым женщинам Рима, наглость во взгляде и улыбке, граничащая с дерзостью, и ещё – совершенная красота тела, которая заставляла кровь закипать, а сердце биться чаще и сильнее. Лаций набрал в грудь побольше воздуха и замер. Сердце не хотело успокаиваться. Эмилия, не дождавшись ответа, продолжила: – Ладно, ладно, можешь не отвечать, только не делай такое лицо! Когда Александр слёг, Валерия Мессалы в Риме не было, и, наверное, поэтому болезнь рабов обошла его стороной. Боги пощадили сенатора. Поэтому сейчас он часто приносит дары храмам и не шутит с богами.
Продолжая рассказывать Лацию о последних римских новостях, Эмилия провела его вглубь дома. В триклинии для них уже был накрыт небольшой стол. Он стал расспрашивать о знакомых и друзьях и, к удивлению, обнаружил, что ему неприятно слышать, как Эмилия несколько раз как бы невзначай заметила, что в Риме его судьбой больше никто не интересуется. Его даже не искали, как будто Парки спрятали нить его судьбы в укромный угол своей пещеры. По крайней мере, Эмилия ни от одного магистрата не слышала его имя. Ни в Риме, ни здесь. Но она всё время как-то пристально и внимательно смотрела на него, иногда погружаясь в свои мысли и отвечая на его вопросы с задержкой.
– Я никак не могу поверить, что ты приехала! Мессала Руф сказал, что я могу провести здесь месяц, – неловко произнёс Лаций, чувствуя, что признаётся этим в своих чувствах.
– Да, этот дом в моём распоряжении. Его сын живёт у ликторов префекта города, а сам сенатор предпочитает оставаться на ночь у своих старых и новых друзей.
– Понятно. Значит, ты в этом доме одна? Ты, что, плохо себя чувствуешь? – спросил Лаций, заметив, что глаза Эмилии в очередной раз смотрят сквозь него куда-то вдаль.
– Нет, – вздохнула она. – Но… Я приехала, чтобы отдать тебе твой медальон… – в её голосе прозвучала нескрываемая скорбь. – Он там, в моих вещах.
