книг, этих профессиональных лжесвидетелей современной дипломатии. Стоит, однако, сопоставить его нежелание содействовать Сазонову в деле воссоздания балканского союза с одобренной им же инструкцией Черчилля Н. Бекстону от 31/18 августа[64], в которой первенствующее место занимает как раз забота «не заинтересованной» в балканских делах Англии о воссоздании именно этого союза, кстати сказать, с присоединением к «славянским странам», – о которых Сазонов, по крайней мере в телеграмме Штрандтману, в первую голову заботился, – Греции и Румынии, чтобы не оставалось сомнений в существе той «союзнической» услуги, которую Грэй оказал в данном случае России. Весьма основательно поэтому русский посланник в Софии Савинский заметил несколько позднее в беседе с Бекстоном, прибывшим в Софию и говорившим о необходимости добиться для Болгарии у ее соседей территориальных уступок, «что именно таковой была ваша (Сазонова) первоначальная мысль, не нашедшая, однако, сочувствия у лондонского кабинета, и что теперь, после заявлений, обмененных в Нише между Пашичем и тремя представителями (речь идет о заявлении Пашича от 1 сентября ⁄ 19 августа), возвращение к вопросу о конкретных компенсациях гораздо труднее» (телеграмма от 22/9 сентября)[65].
Следить за дальнейшим течением нудных переговоров держав Антанты с Болгарией – здесь нет ни возможности, ни надобности. Упомянуть же о скрывавшихся за ними англо-русских трениях необходимо, дабы выяснить истинный характер балканской политики Англии в начале 1915 г. или, по крайней мере, одну из существенных ее сторон.
Черчилль, будучи вынужден считаться с «государственной тайной», окутывающей поныне во имя «государственных интересов» все зарождение дарданелльской операции, но заинтересованный в то же время лично в том, чтобы не оставаться в глазах современников и потомства в роли, не слишком выгодной для такого самолюбивого, честолюбивого и властолюбивого человека, – в роли талантливого, но пустого фантазера, виновного в неудаче «нелепой попытки» форсировать Дарданеллы без расчета на десантные операции, – приподнял край завесы не только над конкретным смыслом его собственного понимания дарданелльской операции, но, косвенно, и над мотивами, приведшими Китченера, после того как александреттская операция окончательно сорвалась, вследствие несогласия на нее французов, к неожиданной готовности предоставить для этой цели десантные войска.
Говоря о тех соображениях, которыми он руководился, настаивая на необходимости дарданелльской операции и на возможности благополучного ее завершения, несмотря на повторные отказы Китченера поддержать ее силами сухопутной армии, Черчилль приводит их четыре. Здесь говорится о политических последствиях, которые должно было вызвать в Константинополе появление перед ним английского флота (речь идет о восстании весьма многочисленного нетурецкого, в частности греческого и армянского, населения Константинополя, об анархии, о движении среди самих мусульман против младотурок и других подобных вещах, на которые не без приятности, а быть может,
См.: Churchill. Т. I. С. 486–487.
Телеграммы Савинского полны жалоб на английского посланника Айронсайда, «постоянно уклонявшегося от совместных выступлений» с Россией и Францией (телеграмма от 29/16 августа Сазонову) и т. д.
