отогнал неугомонное прошлое. На кухне в очередной раз надрывался чайник, гремя крышкой и выпуская клубы пара. Виктор тяжеловесно протопал в кухню, выключил газ, налил себе кипяток, плеснул заварки и вслушался в тишину. Ничего…
Терзаемый вопросом, как там, внизу, дела, он осторожно открыл дверь на полуосвещённую площадку и ещё раз вслушался в мёртвые звуки. Ничего. Аккуратно ступая, Виктор, с кипятком в руках, спустился этажом ниже и замер перед дверью старого друга. Звонить он не решался, а потому снова стал слушать зловещую тишину. Ничего… Ни единого звука. Грудь раздирали сомнения, любопытство, смятение и ещё чёрт знает что. Дышать тихо было невыносимо, как, впрочем, и стоять неподвижно. Вспомнился сон, как орали песни. Рука дёрнулась, Виктор плеснул на пузо кипяток и чертыхнулся. Получилось на весь подъезд, смачно. Отлепляя от себя мокрую рубашку, он услышал, как изнутри отомкнули замок. Всё замерло. И время тоже. Старая крашеная кирпичной краской дверь отворилась, и на пороге показался силуэт Маруси с прищуренными глазками.
Глаза недобро смотрели из тёмного чрева квартиры с тонкошеим коридором, потонувшим во мраке. Виктор обеими руками прижал к себе горячую кружку и, как нашкодивший пацан, смотрел на «настоящую хозяйку».
– Я тут это… Солнце све… – начал он устоявшееся годами приветствие, но Маруся оборвала:
– Ага, мимо проходил, да наследить не забыл. Чё надо?
– Видел, как скорая приезжала, хотел узнать, всё ли нормально, – пытался владеть голосом незадачливый сосед, отодвигая от себя горячую кружку.
– Здрасьте на счастье! Четырнадцать лет не хотел, а тут захотел! А хотелка-то не отвалится, нет?
Муся смотрела на Виктора, как на врага всех времён и народов. Глаза её уже привыкли к свету, и она не щурилась. В полумраке подъезда её косоглазие казалось нелепым, словно кто-то обронил случайно пару ягод смородины да так и не подобрал, а ягодки, в разные стороны покатившись, застряли в выемках одутловатого лица. Виктор, нарисовав себе такую объёмную картину, отхлебнул чай. Осмелел.
– И тебе, Муся, солнце светит, мир поёт. Довожу до сведения, что всё моё при мне останется, – он сделал ещё один глоток. – Лучше скажи, что с Лёвой?
Ягодки прятались, медленно закатываясь в щели, и в их остатках концентрировалась злость.
– Не смей меня Мусей называть! Бесит это имя! От Льва ещё как-то терплю, но от тебя…
– Как знал, что не понравится, – Виктор смачно отхлебнул из огромной кружки, втягиваясь в привычный для него сарказмизм, – а Львусе так сразу понравилось имечко. Кстати, а ему Львуся нравится?
Маруся насторожилась, выкатила глаза на всякий случай обратно. Виктор продолжил, глядя прямо в смородины:
– Помнишь, когда мы познакомились, вы тогда в баре сидели, тут, недалеко, а я, узнав твоё имя, назвал тебя Мусей. Ты пьяная тогда была, но зыркнула
