Простоту и изящество предметов, наполнявших полки серванта, съела безвкусица и пошлость. Лида мелко вздохнула, перевела взгляд на отца и, увидев его довольство, успокоилась. В конце концов, это уже не её дом.
Маруся, перестав хлопотать, уселась напротив мужа. Она придавала особое значение визиту гостьи и горела желанием скорее поставить её на место. Лида до сих пор была отчасти хозяйкой этой жилплощади, имея в собственности половину, и этот факт не давал Марусе покоя, вызывая видения неблагополучного будущего. Мучаясь вопросом, что же будет после смерти Льва Константиновича, она не раз рисовала в воображении жизнь без него, и каждый раз мутной пеной всплывал делёж квартиры. А делить тут было нечего – старый дом, потрёпанный временем, вряд ли будет пользоваться спросом. Оставалось надеяться, что его однажды определят под снос, и она всё-таки станет единоличной хозяйкой собственной жилой площади.
Несмотря на то, что с дочерью Льва Маруся равнялась годами, она чувствовала свою ветхость в сравнении с ней. Пряча восхищение и зависть, женщина с тревогой смотрела на её ангельское точёное лицо и стройную фигуру. Ей было невдомёк, как разговаривать с этой, будто сошедшей с картинки, особой, и внутри зрела злость, оплетая душу и вынося мозг, строящий блицкриги по захвату территории.
– Ну, что сидим, носы повесили? Налегаем! Давайте салатиков, горяченького, и выпьем за долгожданную встречу живительной влаги, – Муся налила сначала мужу, всем видом показывая уважение и почёт, потом плеснула гостье и медленно, глядя на льющуюся жидкость, нацедила себе.
– Спасибо, я… не пью… – Лида отставила в сторону рюмку и неуверенно положила себе салат. Аппетита не было, как не было и желания продолжать встречу, грозящую обернуться попойкой. – Я ехала пообщаться, поговорить, узнать, как у тебя дела, папа, как здоровье… Счастлив ли ты…
Весенний ветер распахнул форточку на старой деревянной раме, ловко закадрил лёгкие полупрозрачные шторы и замер возле стола. Лев смутился, раскраснелся, как мальчишка, всплеснул руками, утихомирив набежавшую от последней фразы слезу. Маруся, сморщив лицо, ехидно усмехнулась, смородиновые бусины глаз блеснули, потемнели, рот искривился, и посыпались слова, распиленные на мелкие в занозах щепки:
– Ты что, и отца не уважишь? Одну-то можно было и выпить без бахвальства. Не пьёт она, кочевряжится! А мы, думаешь, пьём? – она выдержала паузу, ожидая, что Лида вступит в разговор, и не обращая внимания на побелевшего от испуга мужа. – Праздник у нас сегодня, ты приехала. Вот, как могли, старалися… а ты нос воротишь, посуду от себя двигаешь. Не пьёт она!
– Муся, ну что ты завелась, – Лев изо всех силёнок сглаживал назревающую бурю, – давай тихохонько, по-семейному посидим, поговорим. Ну, не пьёт человек, и что? Она, может, и мясо не ест и в бога верит. Что теперь-то? Мы ж ничего о ней не знаем, Муся.
– А она?
