заслуга включила мосье де Фонтэня в памяти короля в круг наиболее лояльных слуг его короны. При втором возвращении граф сделался одним из необыкновенных посланников, которые проходили ведомства с миссией суверенного суда над преступниками восстания; но он скромно использовал свою ужасную власть. Когда эта временная юрисдикция была прекращена, великий проректор сел в одно из кресел Государственного Совета, стал депутатом, говорил немного, слушал много и значительно менял точку зрения. Некоторые обстоятельства, неизвестные биографам, завели его в близких отношениях с императором достаточно далеко, чтобы однажды лукавый монарх подозвал его, входящего, так:
– Мой друг Фонтень, я не назначил бы вас ни главным управляющим, ни министром! Ни вы, ни я, если бы мы были на службе, не остались бы на своем месте по причине наших мнений. Представительное правительство хорошо тем, что избавляет нас от трудностей, которые мы некогда имели, самим увольнять секретарей государства. Наше правление поистине гостиница, куда общественное мнение часто посылает нам необыкновенных путников, но мы все-таки всегда знаем, где разместить наших верных слуг.
За этой насмешливой увертюрой последовало распоряжение, которое дало мосье де Фонтеню управление чрезвычайно важной областью короны. В результате разумного внимания, с которым он слушал сарказмы своего королевского друга, его имя находилось на губах Его Величества всякий раз, когда надо было создать комиссию, члены которой получали прибыль; у него было хорошее чутье на необходимость молчания о милости, которой почтил его монарх; он знал, как поддержать это пикантной манерой рассказчика в одной из привычных бесед, которые столько же нравились Луи XVIII, как приятно написанные записки, политические анекдоты и, если позволительно использовать это выражение, дипломатические и парламентские сплетни, изобиловавшие тогда. Известно, что детали его управляемости, слово, усвоенное насмешливым королем, бесконечно веселили его. Благодаря доброму нраву, уму и обходительности мосье де Фонтеня, каждый член его многочисленной семьи, каким бы юным он ни был, как приятно выразился глава семьи, заканчивал тем, что становился шелкопрядом на листах бюджета. Таким образом, по доброте короля, старший из сыновей достиг высокого места в несменяемой судебной власти. Второй, до Реставрации простой капитан, после возвращения из Гонта немедленно получил легион; потом, по милости движения 1815 года, в течение которого игнорировали правила, он прошел в королевскую гвардию, вышел в телохранители, после Трокадеро вернулся в строй, став генерал-лейтенантом, и командовал охраной. Последний, названный субпрефектом, сразу стал владыкой просьб и директором муниципальной администрации города Парижа, где он находился под приютом законодательных бурь. Эти теневые милости, тайные, как графское расположение, пролились незамеченными. Хотя отец и три сына имели каждый достаточно должностей, чтобы наслаждаться
