что найдется еще один, такой же как Артем.
Вскакиваю на ноги так резко, что стул отлетает в сторону:
– Прекрати! – рычу на него, – как только язык поворачивается говорить такое?! Тебе настолько на меня на*рать, да? Может я и дура, но живая! Да, делаю ошибки. Много ошибок! И расплачиваться за них буду сама! Но это не значит, что я бесчувственная кукла! Я его любила! Люблю! И мне сейчас сдохнуть хочется от осознания того, что натворила! А ты… ты… По-моему, задался целью добить! Размазать!
– Села, быстро! – холодно цедит сквозь зубы. Словно я собачонка, мешающаяся под ногами.
– И не подумаю, – все мои эмоции, переживания прорвали плотину выдержки. Может потом, и пожалею о резких словах, но сейчас мне все равно. Слишком больно, слишком страшно. Я как звереныш, которого загнали в угол и ничего не остается, кроме как показывать зубы. Порывисто раскрываю сумку, достаю кошелек. Из него извлекаю отцовские карты и кладу перед ним на стол. Папашин взгляд становится еще холоднее, вымораживая изнутри, но отступать уже некуда, да я и не хочу.
– Знаешь, это ты только о деньгах и думаешь, полагая, что они решают все на свете! – произношу, глядя ему прямо в глаза, – сколько я себя помню, просто затыкаешь мне рот своими деньгами, откупаешься, чтобы не мешалась под ногами. Тебе так было проще. Всегда! Зачем тратить время на горе-дочь? Сунул банкноты и отправил восвояси, преисполненный гордости за то, что выполнил отцовский долг. Я не помню ни одного нашего разговора по душам. Чтобы мы сели за чашкой чая, ты бы спросил как у меня дела, спокойно выслушал, дал совет. Ни-че-го! Только претензии и недоумение, как у такого как ТЫ, могло вырасти такое как Я! Да, вот такая я пустышка. И я не уверена, был ли у меня хоть один шанс вырасти другой!
– А ну-ка, рот закрыла и извинилась, – взвился отец, окончательно выходя из себя, и тоже поднимаясь на ноги, – еще наглости хватает такие вещи говорить!
– Не буду я ни за что извиняться, – голос дрожит от обиды, горечи, осознания того, что я совсем одна. И неоткуда ждать поддержки. Этот суровый мужик, стоящий напротив, никогда меня не услышит и не поймет.
– Значит так. Униженная и оскорбленная. Пока свою спесь не уймешь, и не извинишься, чтобы духу твоего в моем доме не было! Поняла?
– Как тут не понять? – разворачиваюсь к двери. Не могу здесь больше находиться. Мне плохо. Тоска скручивает внутренности, – Не переживай, твое Позорище уходит!
– Иди-иди. Скатертью дорога! Интересно, как быстро надоедят вольные хлеба, и приползешь обратно.
На пороге останавливаюсь, бросаю на него прощальный взгляд, полный сожаления и, качая головой, произношу:
– Не приползу. Сдохну, но не приползу.
Я не слушаю, что он там еще говорит. Развернувшись, выбегаю в коридор, слетаю по лестнице, перескакивая через три ступени, и налетев на дверь, вываливаюсь на улицу.
Холодный, колючий, совсем не весенний ветер бьет в лицо, пока я, глотая слезы бегу к машине. Меня словно разобрали на кусочки. Содрали броню,
