ярость оглушает и ослепляет. Размазывает элементарное восприятие. И лишает какой-либо адекватности.
Вдох. Выдох.
Запредельное жжение по всем слизистым. Весьма слабое прояснение сознания.
– Один из этих людей вышел на пенсию вскоре после того, как ты уехала в Киев, и переселился с семьей в Карпаты, – озвучиваю первое, что всплывает в памяти. – Думаю, стоит найти его и попытаться поговорить, – так же на ходу прикидываю. И вдруг… Выпаливаю без какого-либо анализа: – Ты бы согласилась поехать туда со мной?
– Нет, – отвечает Соня так же быстро, едва я успеваю сформулировать свое предложение. – И ты тоже не смей… Саша, брось это дело, пожалуйста… Это ведь очень опасно! – выпаливает с очевидным волнением. – Если что-то знаешь, передай Тимофею Илларионовичу и его людям. Они справятся!
– Тимофею Илларионовичу? – все, что я в тот момент слышу. Срывается сначала мое дыхание, а потом и Сонино. Впиваясь в ее лицо взглядом, замечаю, как оно бледнеет. – Почему ты называешь его по имени-отчеству? К нему лично тоже так обращаешься?
– Ну да, и что? – парирует задушено.
– А то, что это выглядит как долбаное извращение.
Богданова распахивает в возмущении рот. Да так и застывает.
Я же, подтверждая ее слова, подвисаю на этом рте.
«Не осли ты… Поцелуй ее!» – взрывает мне мозг один из многочисленных эпизодов прошлого.
Блядь…
– Каждый судит в меру своей собственной распущенности… – стартует было Соня и все же замолкает.
Воздух и без предъявленных нами друг другу оскорблений трещит. Чиркни я сейчас зажигалкой, точно взлетим. Но я ведь завязал с опрометчивыми поступками. Живу по уму, а не чувствами.
Совершаю глубокий вдох и, разблокировав успевший заснуть мобильник, вновь его отдаю Соне и отворачиваюсь к окну.
– Просмотри фотографии еще раз, – прошу сухим тоном.
Она слушается. Боковым зрением вижу, как повторно листает папку.
– Нет, нет, нет… – бормочет, не пытаясь выровнять дыхание. – Ну, не видела я их… Не помню, не помню… – с каким-то стоном закрывает альбом и резко замирает.
Я стыну синхронно. Знаю ведь, что видит там… Огромную папку с ее собственными фотографиями.
Там и название старое – «Соня-лав».
– Зачем ты хранишь?.. – сипит едва слышно. – Удали…
– Прости, но это мой телефон, – выдаю относительно спокойно, отбирая у нее трубу. – Что хочу, то и храню.
На это она ничего не отвечает. Я же завожу двигатель и, не дав возможности опомниться, везу ее домой.
В дороге молчим. А у подъезда, когда Соня выскакивает из моей машины, словно из душегубки какой-то, я, по укоренившейся привычке, не позволяю ей сразу же сбежать. Несмотря на зарядивший было дождь, преграждаю путь до тех пор, пока Богданова не оставляет попытки меня обойти.
Опираясь на прошлое, которое никак не забыть, принимаю эту противную
