вещи, которые подчиняются нам, а есть вещи, которым подчиняемся мы. Этого не изменить. Видишь, не одни мы с тобой пытались, – начальник показал на ряды папок у себя за спиной.
Карев ничего не ответил. Возвращался он в крайне подавленном состоянии духа.
Только в лифте, несущемся вверх, решился заговорить:
– Викентий Петрович, можно вопрос?
– Конечно.
– Правильно ли я понимаю, что теперь на месте Егорова – вы?
– Да.
– И что именно вы решаете, отправить отчет в «Бюллетень» или в ту комнату?
– Не только я. Отчет будет смотреть комиссия. А после нее – выпускающий отдел. Впрочем… в последнее время место цензора у них вакантно… Но это ничего не значит. Да, если я пропущу, пройти в печать это может, а что тогда? На оплошность обратят внимание люди из компетентных органов. А там уж – последствия непредсказуемые, но вряд ли положительные. Ты хочешь, чтобы я рисковал своими коллегами ради прихоти старой учительницы истории?
– Нет. Я просто спросил. – Двери раскрылись, двое мужчин вышли из лифта. – Викентий Петрович… нельзя ли мне сегодня уйти пораньше? Я хотел бы все обдумать.
– Да, конечно.
Павел брел под дождем, наступая в лужи. Холодные капли били в лицо, стекали с мокрых волос за шиворот. Деревья с поредевшими кронами роняли на асфальт последние листья, добавляя все новые фрагменты к желто-красной мозаике под ногами.
Наверное, точно так же листья падали и в ноябре 1941-го, когда враг мчался по Родине, сея смерть, боль и разруху, с каждым днем подбираясь к столице. И, должно быть, так же они падали в ноябре 1944-го, когда враг был отброшен за границу и все сильнее ощущалось дыхание победы…
Дело жизни Феклиной останется незавершенным. Не вписывается в спущенные сверху ориентиры. И все же Павлу думалось, что читатели «Бюллетеня» станут чуть обделеннее, когда получат выпуск, в котором могла быть, но не оказалась правда об их предках и великой войне.
А еще откуда-то родилось предчувствие, что не получится у Инны его портрет. По возвращении домой Карев увидит очищенный от краски холст и печальное лицо жены. Не вышло. Хотя она старалась. Как и он с этим делом.
Да, не вышло. Хотя могло бы.
Викентий Петрович одиноко сидел в кабинете, сжимая в руке холодный металлический шарик инфокона.
Хороший парень Павлик. Идеалист. И это, в общем, правильно. Но иногда чревато казусами. Этическими. Вот Кван бы на его месте спокойно переписал отчет. А Халл, пожалуй, на это место бы и не угодил – соображает сам, что к чему. Потому-то никого из них Викентий Петрович на минусовой и не водил. А идеалиста Карева пришлось. Ему иначе не объяснишь. Хотя все равно завтра подаст отчет в том же виде. Переложив тем самым бремя выбора на совесть начальника.
А начальник что сделает? У него инструкции…
Вспомнилась
