допустил оплошность в своем старании поддержать продолжительность жизни этого мужчины, последовало бы суровое наказание.
– Семьдесят два процента, – заметил я, произведя в уме довольно сложные вычисления, и добавил, хотя это и так было понятно: – Почти наверняка префект.
Мы перевернули пострадавшего на бок. Как только продавцы и покупатели увидели у него на лацкане пурпурный кружок, в помещении стало тихо. Только фиолетовый, если бы с ним случилась цветовая неприятность здесь, в магазине, мог доставить больше головной боли. Но теперь и отец находился под давлением: если из-за него этот тип посереет, на счет отца запишут отрицательный отзыв и придется давать серьезные объяснения. Неудивительно, что цветоподборщики старались пропускать мимо ушей крики о помощи.
– Мы собирались посмотреть на кролика, – пробормотал он, надевая очки на пациента. – Дай мне 35–89–96.
Я порылся среди небольших стеклянных кружочков в его портативном чемоданчике, выбрал линзу и протянул отцу, повторив «35–89–96» тоном знатока.
– Шестьдесят восемь пунктов, две фут-свечи, левый глаз, – сказал он, устанавливая линзу в очки, потом набрал необходимое световое значение на импульсной лампе.
Послышалось тихое гудение – аппарат заряжался. Я указал время, код, дозировку и глаз на лбу у мужчины, чтобы другие специалисты поняли, в чем заключалось лечение. Когда маячок зарядился, отец распорядился: «Закрыть глаза!» – и все присутствующие крепко зажмурились. Раздался пронзительный визг, и маячок послал вспышку через корректировочную линзу на сетчатку пациента и далее – в зрительную кору мозга. Меня охватило странное чувство, что к этому невозможно привыкнуть. Я впервые проходил лечение вспышкой в шесть лет, по случаю потери зрения (лихорадка Эбола с корью и гриппом штамма H6N14), и в течение краткого, восхитительного мгновения мог видеть музыку и слышать цвета – по крайней мере, ощущение было именно такое. Потом весь день я исходил слюной (обычный симптом), и неделю меня преследовал запах хлеба (необычный симптом).
Пурпурный напрягся – свет полился в зрительную кору мозга. Светло-оранжевая линза должна была привести его в сознание. Как именно это делалось, никто не знал. Хроматикология приносила громадную пользу Коллективу, но теоретические основы ее оставались почти неразработанными. Правда, для отца это было неважно. Он не смешивал цвета и не занимался поиском новых, а лишь диагностировал проблему и выбирал нужный оттенок. Когда он хотел поскромничать, то называл это «лечение числами».
Пациент смеялся, не приходя в сознание: такое случалось редко, но все же случалось. Однако ему становилось все хуже.
– Мигающий желтый, – сказал я, глядя в монитор.
– Мы теряем его, – выдохнул отец, протягивая обратно линзу 35–89–96. – Дай мне 116–37–97.
Я нашел светло-зеленый диск и вручил ему. Отец вставил ее – на этот раз в другую половину очков – и снова крикнул: «Закрыть глаза!» Последовала вспышка, левая нога мужчины резко дернулась, а диоды замигали красным
