Она подняла голову и взглянула на сына глазами, полными боли.
– Разве я не прав? – пробормотал Константин. – Важно уметь выждать.
– Утешать себя неисповедимостью путей Господних, будучи бессильным что-либо изменить, – это одно. А веселиться и пировать, пока в тебе нуждаются, совсем иное. На все воля Божия, но мы сами решаем, как нам поступать, и будем держать за это ответ. – Елена вздохнула. – Когда я узнала, что творит Лициний, мне все опротивело. Как можно купаться в море, нежиться на солнце, есть сладкий виноград и рассуждать о Боге? Я не спала несколько ночей и поняла, что больше не могу жить сытой, успокоенной жизнью.
– Решила за веру пострадать, – печально улыбнулся император: ему вспомнились донатисты. – Выходит, сюда ты и не собиралась, обманывала меня с самого начала. А как же внуки?
– Я люблю их, молюсь за них и за тебя. Но у моих внуков есть все, мне нечего им дать. Только себя тешить, общаясь с ними.
– Что же в этом плохого?
– Ничего, но сердце болит о другом. Священники так много мне дали, когда Констанций ушел, когда тебя отправили к Диоклетиану, когда я была пленницей у Галерия… Они утешали, дарили свет. В беседах, в переписке… Отец Прокопий был одним из них. Он жил близ Никомедии. Уже три года на мои письма к нему нет ответов.
– Как ты можешь ему помочь? – развел руками Константин.
– Брошусь Лицинию в ноги, буду умолять прекратить преследовать христиан и отпустить тех, кого он держит. Стану упрашивать до тех пор, пока и меня не бросят в темницу. Тогда все узнают, насколько он жесток, а у тебя появится повод вмешаться.
– Моя мать никогда и никому не будет кидаться в ноги! – разгневался император. – Даже если бы ты каким-то чудом прорвалась к Лицинию, он принял бы тебя как почетную гостью, уверил, что все слухи о притеснении христиан лживы, и отправил бы ко мне, одарив подарками. Над нами бы все смеялись. Ты хочешь рисковать зазря. Я не отпущу тебя!
– Значит, я пленница?
– Ты поживешь во дворце, пока… – Император осекся, но затем договорил: – Пока я не разберусь с Лицинием.
Слова матери о сытой, успокоенной жизни подействовали на Константина. Смутная тревога пробудилась с небывалой ясностью. Момент, чтобы выступить против Лициния, был неидеальным, но что, если лучшего никогда не представится? К тому же император соскучился по сражениям. Елена взглянула на сына с надеждой и испугом, что последние слова ей только послышались.
– Меч, который долго не вынимают из ножен, ржавеет, – продолжил он. – Как бы и мне не одряхлеть, сидя на троне. Пора в седло.
Глаза матери блеснули то ли от радости, то ли от тревоги, что ее сын собирается на войну.
– Хватит об этом. – Елена хотела что-то сказать, но Константин прервал ее: – Отдохни с дороги, твои комнаты готовы. А после, надеюсь, ты не против потешить себя общением с внуками.
– Буду рада, – улыбнулась мать.
Константин-младший
