и при этом избежать скандала.
– И как же? – с широкой улыбкой спросил Ржевский, весьма довольный, что план его осуществился, то есть Тасенька теперь участвует в деле.
– Я переоденусь в одежду своей горничной: надену сарафан, душегрейку, платок. И никто меня не узнает. Тогда я смогу поехать с вами, а затем вернуться. То, что непозволительно барышне, крестьянке можно.
– Экое превращение! – улыбнулся Пушкин. – Барышня-крестьянка. – Он вдруг задумался: – А неплохой сюжет для повести…
– Опять бредишь прозой? – строго спросил друга поручик. – Оставь. Не время сейчас. Лучше давай обговорим, как нам всем троим с этого обеда улизнуть, чтобы не вызвать подозрений.
Глава третья,
Самый простой план – самый лучший, поэтому Ржевский предложил дружно покинуть залу под предлогом, что живот прихватило.
– У всех троих разом? – с сомнением спросил Пушкин.
– А почему нет? – возразил поручик. – Разве так не бывает? Вот когда я служил в Мариупольском полку, то у нас случалось, что весь полк…
– Я не могу, – перебила Тасенька. – Если я стану жаловаться, что живот болит, все подумают, что я беременна. То есть ещё до свадьбы. Это скандал.
– Я тоже не хочу болью в животе отговариваться, – подхватил поэт. – Не эстетично.
– Зря ты это, – сказал Ржевский, ведь теперь предстояло выдумывать что-то другое. Однако через пять минут, когда он, Пушкин и Тасенька сели за стол, план действий был готов.
Следуя плану, Тасенька почти сразу пожаловалась, что у неё болит голова, и попросила разрешения удалиться.
– Конечно, иди, – сказала княгиня Мещерская. – Послать за доктором?
– Нет-нет, – ответила Тасенька. – Думаю, это из-за волнений. Лягу спать пораньше, и к утру всё пройдёт.
Покинуть застолье ей не составило труда, а вот Пушкину, которого усадили между княгиней Мещерской и Анной Львовной, пришлось нелегко. На него были обращены все взгляды, интерес к его персоне не ослабевал. Поэт не смог бы легко покинуть залу, даже имея достойный предлог.
Петя Бобрич, который подобно Тасеньке ценил хорошую литературу, ловил каждое слово поэта, надеясь, что после будет рассказывать об этой встрече своим детям и внукам. Генерал Ветвисторогов, хоть и не ценитель, тоже видел в госте занятную персону.
Даже старушка Белобровкина, назвавшая Пушкина нелюбезным, продолжала разговаривать с ним. Она попросила новых подробностей повести «про графин», а в ответ услышала вопрос, случалось ли ей водить знакомство с графом Сен-Жерменом.
– Сен-Жермен? Кто таков? – спросила Белобровкина.
Пушкин пояснил:
– Говорили, что он был алхимик – изобретатель жизненного эликсира и философского камня. Но Казанова в своих мемуарах называет его шпионом.
– Казанова? – встрепенулась Белобровкина. – Казанову я знавала.
