Авось подскажет, где искать рукопись. Или нагадает мне дальнюю дорогу… в Сибирь.
– Нет, – возразил поручик. – Нам не в таборе надо помощь искать.
* * *
Через четверть часа коляска, в которой сидел Ржевский вместе с Пушкиным, подкатила к крыльцу особняка, выкрашенного полинялой голубой краской. Гипсовые гиганты справа и слева от дверей всё так же пристально разглядывали посетителей и будто спрашивали: «Кто это явился?»
Ржевский первым выбрался из коляски, взбежал по ступеням и позвонил в дверной колокольчик. Пушкин встал рядом.
Всю дорогу поэт молчал – даже не спросил, куда лежит путь. Да и теперь, стоя на крыльце, не спрашивал, кому принадлежит жилище. Вместо этого нёс околесицу.
– Знаешь, – сказал он Ржевскому, – человек перед лицом опасности порой обретает необычайную остроту восприятия. В такие минуты он может постичь все тайны мира или даже увидеть будущее. Я сейчас ощущаю в себе нечто подобное.
– Что? – оживился поручик. – Ты знаешь, где искать рукопись?
– Нет, – ответил Пушкин. – Но вот смотрю на этот мрачный дом, и мне кажется, что здесь должна жить старая графиня.
– Ошибаешься. Здесь живут князь и княгиня Мещерские.
– А должна бы жить графиня, – задумчиво повторил Пушкин.
Дверь открылась, швейцар впустил гостей в переднюю, принял у них головные уборы – цилиндр и гусарский кивер, – после чего предложил проследовать наверх.
Путь наверх, по широкой парадной лестнице, был довольно долог, и Ржевский воспользовался этим, чтобы продолжить разговор:
– А что за графиня, по-твоему, должна здесь жить?
– Старая графиня, которая обладает тайным знанием.
– Тайным знанием?
– О том, как выигрывать в карты. Скажет она, например, что при игре в фараон тебе надобно ставить на тройку, семёрку и туза… И ты выиграешь, если послушаешь совета.
Ржевский внимательно посмотрел на товарища:
– На вид не пьян. Но, судя по всему, рейнское подействовало. Сколько оставалось в той бутылке? Половина? А тебя эдак развезло!
– Рейнское ни при чём, – возразил Пушкин. – Но сейчас, когда судьба моя висит на волоске, мне приходят странные идеи о моём будущем. К примеру, что я мог бы сочинять прозу.
– Прозу? – удивился Ржевский. – Ты же поэт. Не дури.
– О графине повесть вышла бы недурная, – возразил Пушкин, но привести доводов не успел, потому что лакей открыл перед ним двери обеденной залы.
За столом как раз доедали очередное блюдо – печёную телятину, почти скрытую под слоем растопленного сыра. «Опять сыр», – подумал Ржевский, стараясь не морщиться, но душевная борьба на его лице осталась незамеченной. Все смотрели на Пушкина.
Пушкин в свою очередь оглядел собрание, ничего не понимая, ведь поручик так и не объяснил, зачем привёз друга сюда.
Первой опомнилась хозяйка дома, то есть Тасенькина матушка.
– Оу! –
