Фогт, как, вы сказали, называют лагерный бордель?
– «Кукольный домик».
– Куколка…
– Что?
– Да так, ничего. – Гуго вздохнул, прихватил бутылку коньяка, гоня прочь мысли об игле, о том, как она вонзается в вену, после чего медленно накатывает теплый прибой, как в детстве. – Слушайте, не могли вы бы меня туда проводить? Мороз пробрал до костей, хочется выпить в компании. Боюсь, в одиночку я сегодня не усну.
– Как пожелаете, герр Фишер.
Блок № 24 стоял первым слева, если считать от главных ворот. Рядом кухня и плац. Он ничем не отличался от прочих: барак из красного кирпича под низкой крышей, на которой искрился под фонарем толстый пласт снега.
Неподалеку чернел силуэт виселицы и два тела, мужское и женское, покачивались на ветру. Их руки соприкасались, словно и после смерти они не могли расстаться. Тела как будто медленно вальсировали в снежной круговерти, от которой перехватывало дыхание. Проходя мимо, Гуго на секунду задержался, потом зашагал вслед за Фогтом к борделю.
Двери блока распахнулись, и оттуда, нарушая снежное безмолвие, грянула музыка. Гуго невольно зажмурился в звуковом вихре. Скрипки, тромбоны, барабаны и пианино надрывались в унисон со звоном бокалов и визгливыми голосами. Будто вернулся в какое-нибудь заведение на Унтер-ден-Линден или Фридрихштрассе. Или вошел под красную вывеску ныне разрушенного кабаре «Ла Скала», где отплясывали танцовщицы в блестках и шляпах с плюмажами. Или в «Эльдорадо» до того, как государство его прикрыло, назвав притоном гомосексуалистов.
Гуго открыл глаза. И увидел комнату с облупившимися стенами. От влажности штукатурка пошла пузырями. За шаткими столиками дулись в карты охранники. Воняло потом. Табачный дым висел плотным облаком. В глубине «салона», под окном, за которым виднелась виселица, наяривал оркестр заключенных. Капо с нарукавной повязкой задавал ритм, хлопая в ладоши и притоптывая. Дирижер на подиуме вовсю размахивал палочкой. Исполняли Сороковую симфонию Моцарта, часть Molto allegro.
– Бордель на втором этаже, вход только для интернированных, – пояснил Фогт. – Теперь, если не возражаете, я на боковую. Уверен, вы найдете здесь компанию по душе.
– Спасибо, – кивнул Гуго.
Он огляделся. Браун, как и другие врачи, был заметной фигурой в лагере. Может статься, кто-то из младших офицеров сумеет рассказать что-нибудь любопытное, на минуту вынырнув из алкогольного дурмана.
Гуго подошел к столику, за которым резались в карты два молодых унтера, блондин и горбоносый. Рукава гимнастерок закатаны, ноги вольготно раскинуты, волосы спутаны, к губам приклеились сигареты. Оба веселились напропалую. В их поведении не осталось ничего от жестокости и свирепости охранников на еврейской платформе.
– Добрый вечер, – поздоровался Гуго, подтащил стул и сел.
– Добрый, добрый, – ответил блондин, не глядя на него.
Лет
