светло, что при необходимости можно было даже читать; но Маду заметил, что зрачки старого лекаря были не черными, а густо-серыми, как обыкновенно бывает у людей, уже начавших с возрастом медленно, но неуклонно слепнуть. Очевидно, молодой помощник тоже был осведомлен об этом его недуге. Предупредительно вклинившись между старичком и Маду, он пообещал торопливо и словно бы неохотно:
– Я сам его осмотрю, господин. Не стоит беспокоиться, – и, не дав тому возразить ни слова, ухватил стоявшего ближе всех к нему Нерти за плечо, довольно грубо выпроводил из шатра и велел обоим его спутникам: – Идите за мной!
– Эй, да отпусти ты его! Вообще-то здесь больной я, – слабо возмутился ошарашенный Маду, тем не менее, послушно ступая за молодым лекарем. Тот даже не обернулся, процедив сквозь зубы:
– Запомните: сюда больше не смейте соваться! Господин Финехас – старейший из нас здесь, никто лучше него не готовит все составы… У него предостаточно забот, еще и вашими глупостями он заниматься не обязан.
– Да мы же… Погоди, братишка, чего ты так торопишься? Тебя… Тебя ведь, кажется, Панебу звать? – призвав на помощь все обычное дружелюбие, Маду ухватил его здоровой рукой за локоть. Юноша остановился, глубоко вздохнул и с нескрываемым отвращением посмотрел на него:
– У меня много дел. Раз у тебя есть силы столько болтать, может, ты и не болен вовсе?
– Ага, не болен. Вот, гляди! – без особого стеснения сунул ему под нос Маду свое многострадальное запястье. Молодой лекарь поморщился, но кивнул:
– Хорошо, я посмотрю. Нам сюда, заходите, – указал он на большой шатер, крытый белевшим на солнце суровым полотном; изнутри доносились человеческие голоса и – изредка – приглушенные жалобные стоны.
Последнее, впрочем, объяснялось достаточно просто: едва отогнув полог, Маду разглядел с полтора десятка человек, лежавших в два ряда на циновках и всем видом выказывавших мучительные страдания. Вокруг них суетились трое лекарей немногим старше Панебу и один мальчишка лет десяти; остро и едко пахло каким-то травяным варевом, так, что разобрать в воздухе что-либо еще было трудно – однако, когда юный помощник лекарей шмыгнул мимо Маду к выходу с широкой лоханью, полной до краев, последний смог на мгновение с отвращением уловить распространявшийся вокруг мерзкий смрад.
– Что это с ними? – спросил он, зажав ноздри здоровой рукой. Панебу ответил, невозмутимо плеснув себе на руки какой-то жидкости, напоминавшей по запаху одновременно настойку горькой полыни и крепкий уксус:
– В четвертом отряде вчера не уследили – вяленая рыба пропала, а ее выдали людям на обед. У кого живот оказался покрепче, ночью уже отмучились; остальные сплошь с утра – к нам, конечно же! Куда же еще… Садись вон туда, сейчас посмотрим, что у тебя с рукой, – сухо прибавил он и махнул рукой куда-то в сторону входа. Там Маду различил низенький, колченогий рубленый табурет и осторожно опустился на него, протягивая юноше-лекарю многострадальную кисть.
– Суди
