детка, этот псалом поможет тебе на поле брани. Надо только верить, сынок, в силу Господа нашего Иисуса Христа, верить и молиться. Тысячи и десятки тысяч будут погибать рядом, как сказано в великом Писании, но с тобою ничего не приключится, ибо ангелы по велению Всевышнего будут охранять тебя на всех путях твоих. Прибегающий к Богу становится сыном Божьим, – тихим голосом приговаривал милый старичок с седыми реденькими волосами вокруг блестящей лысины, – молись, сынок, вдали от дома сам, а мы с твоей матерью тут за тебя молиться будем. Бог обязательно услышит слова наши, если мы искренни будем. А молитву эту, детка, храни при себе, где бы ты ни был, – ненавязчиво напутствовал его старенький пресвитер, постоянно поправляя поломанные очки, дужки которых были стянуты на затылке потрепанной резинкой.
Процедура благословения для Анатолия была совершенно непонятным да и неприятным ритуалом, а наказ о том, что нужно молиться, он попросту не признавал по причине своих атеистических взглядов. Но перечить воле своей матери не смел – так он ею был воспитан с мальства. И тетрадный листок он выбрасывать тоже не стал, а аккуратно сложил его вчетверо, засунув в потайной карман своего старенького пиджака на тот случай, если вдруг возникнут трудности.
Девятнадцатого мая на железнодорожной станции Джаныбека собралась шумная толпа из призывников и провожающих со всего района. Вся эта многоликая толпа ожидала прибытия поезда: состав должен был подойти к полудню. Вскоре привокзальный гомон заглушился шумом вагонных колес, свистом тормозных колодок и протяжным гудком прибывающего локомотива, тянущего за собой ряд теплушек и грузовых платформ. Суматошная процедура проводов незамедлительно оборвалась окриками военкомовских офицеров, по команде которых призывники выстроились в неуклюжий извилистый строй. Он представлял собой два неровных ряда мальчишек в гражданском одеянии, за плечами которых торчали скромные вещмешки. Многим из них, как и Анатолию, не исполнилось и восемнадцати. И они, еще не нюхавшие пороху безусые пацаны, уже этой осенью должны будут окунуться в пучину ожесточенных боев. Но это будет потом. А сейчас они с романтическими мыслями в юных умах как на экзотическую прогулку отправлялись в дорогу, со смехом и шутками подбадривая друг друга. Не понимали еще неоперившиеся юнцы того, что многие из них в последний раз видят свой поселок, лица родных и что сюда они уже никогда не вернутся. Прозвучавшая команда «По вагонам!» породила женский плач, крик, вопли, заглушавшие команды офицеров. Матери, сестры, отцы и братья в истерике бросались в объятия своих родных, стараясь задержать их еще на несколько секунд, чтобы хоть еще миг побыть рядом. Громче всех голосили те, кто на этой войне уже потерял близких, к кому в дом уже пришла беда в виде похоронки, кто не понаслышке знал горькую горечь потерь. Мария Ивановна, привыкшая боль хранить в себе, не могла в этих рвущих душу обстоятельствах сдержать себя;
