хоть и так никто почитай сюда не заходил. Такое уж он насмотрел тихое местечко, словно ему прятаться от кого надо было. Хоть он, правду сказать, про Воротынского на ту пору начисто забыл. Чорт с ним со всем, что ни есть. Не хочет он ни про что думать, все одно ничего не придумаешь. Пусть они там как знают устраиваются. Кто «они» – он и сам бы не сказал, а только в большой обиде на кого-то он был.
Он и на Карпа Лукича сердился. Хотел он Михайлу гонцом посылать самое бы время, а он и не говорил с Михайлой ни о чем. Видел Михайла, что посадские ходят к ним в дом, о чем-то советуются, ляхов часто поминают, а Михайле ничего не говорят. Ну, не надобен он им, так он вязаться не станет. И то, какая от него польза? Вот будет, коли так, сидеть да рыбу ловить.
Раз как-то так он затосковал, сидя на берегу, что, сам того не замечая, засвистал горько да жалобно-того и гляди, слезами заплачет. Тут вдруг затрещали за его спиной кусты, точно продирается кто к нему. Лошадь заржала. Михайла вскочил, выронив уду, и ждал, кто это там ломится, ровно медведь. Но вот последние ветки расступились, и на Михайлу глянули из-под нависших бровей смеющиеся глаза, а длинные висячие усы раздвинулись, показывая крепкие желтоватые зубы.
– Так и е, Мыхайла! Чую, свищет кто-сь. Уж не наш ли, гадаю, Мыхайлушко? Та и впрямь вин. Ты чого ж тут робить? Рыбку ловить надумал? Не богато у тебе в ведерце. Та и уда-то, дывись, за сук зачепилась.
Михайла невольно глянул вниз, отцепил уду и закинул за плечо. Он с удовольствием посмотрел на Гаврилыча. Это, пожалуй, был единственный человек теперь, на кого он не злобился.
– А ты сам-то чего сюда заявился? – спросил он. – Ты ж, верно, в Калуге со своим царенком? И пошто не в папахе да не в свитке? Да и меня как разыскал? – прибавил он, с удивленьем глядя на русскую рубаху и гречневик, плохо державшийся на косматой гриве Гаврилыча.
Гаврилыч значительно подмигнул.
– Я ноне не простой чоловик. Я со справой до вас посылан, чтоб москалив от польского королевича отбивать и до нашего царя приворачивать. Эге! Чуешь? А тебе я и не шукав. Стал через Москву-реку переправляться, слышу будто как ты свищешь.
Михайла посмотрел на Гаврилыча, и ему сразу вспомнилось, как его Карп Лукич посылал с гонцами калужского вора спорить. Но спорить с Гаврилычем у него не было никакой охоты. Пускай себе своего вора нахваливает. Чай, тот не хуже королевича Владислава, а, может, и получше.
Гаврилыч, видимо, не слишком торопился выполнять свое поручение. Он снял гречневик, отер вспотевший лоб и с удовольствием уселся на бережок рядом с Михайлой. Вдруг он хлопнул себя по лбу, повернулся к Михайле и весело крикнул ему:
– А ты чуешь, кто к нам прийшов? А?
Михайла отрицательно покачал головой.
– Нэ чув? Та сокольничий твий.
– Степка? – оживившись, переспросил Михайла. – Да ну? Слава господу, а я уж думал, что сгиб он где ни то.
– Чого ж сгиб. Вин до Митрия Иваныча добрався, и тот ему знову
