превратилась в работницу. Нет, ее никто не обижал, и слова грубого никто не сказал, и куском хлеба не попрекнул… Крестные жалели ее, и даже старались сделать все, чтобы сирота не чувствовала себя в доме чужой. Старались, Настя это видела, да не смогли. В их доме Насте пришлось работать от зари до заката: и со скотиною управляться, и с детьми нянчиться, и в огороде, и в поле, и на покосе, да много еще чего… Настя не обижалась. От домашней работы она и раньше не бегала, получалось у нее все ловко, особенно с животиной управляться – это она больше всего любила. Тетя Глаша говорила даже, что с появлением Насти в их доме куры стали нестись лучше, а у коровы молока больше доится… Вообще она была добрая, тетя Глаша, Настю жалела, она и в правду хотела бы заменить ей мать, да не могла, уж больно у нее было много забот, но она была рядом и помогала, как могла: и учила всему, и объяснила все. Когда первая кровь пошла, и потом, уже перед свадьбой, тоже многое рассказала, хоть и не все, как потом выяснилось. Может, всего, что потом случится, она и не знала, и не догадывалась… Она всхлипывала, почти плакала за день перед свадьбой, и зачем-то просила прощения, и сетовала на тяжкую бабью долю, которая у всех тяжела, и просила молиться…
Молиться… Как раз молиться у Насти не получалась. После пожара не получалось. С матерью и отцом она любила бывать в церкви, хоть это случалось и не часто, там всегда было торжественно и благостно, и как-то легко… После пожара все изменилось. Настя приходила в церковь, смотрела на иконы, крестилась, била поклоны, становилась на колени, ставила свечи за упокой души, повторяла молитвы, только делала это все без светлой грусти и вдохновенья, как будто не от души, а по привычке. Сама церковь перестала быть местом, где Настя была душой с богом, в милость которого неизменно верила. Теперь она приходила сюда по воскресеньям, потому что было так надо… Потому что ходили крестные всей семьей, и она ходила с ними, и делала все как обычно, только не было в этом радости, и не было утешения, и не было отдохновения. Даже слова, с которыми она обращалась к спасителю и заступнице – деве Марии, были какими-то ненастоящими, как будто не из ее души они шли, а кто-то другой их произносил вместо нее. В церкви Настю сразу охватывало странное внутреннее оцепенение, а в голове сам собой возникал пожар, и горечь утраты, и нечаянная обида…И всегда внутри себя Настя ощущала слова бабушки Сайлык, они звучали с такой силой, что девочке становилось страшно, как бы их не услышал кто-нибудь еще. Поэтому в церковь она ходить не любила, да и дома – перед иконами или за столом – произносила слова молитвы быстро, особо в них не веря и ни на что не надеясь.
В доме крестных Настя прожила три года. И теперь жизнь в нем казалась девушке даже хорошей. У нее там хоть подружки рядом жили, да младшие дети крестных, Васька с Прошкой, которых она практически вынянчила, скучать не давали. Там хоть можно было с кем-то по-человечески поговорить, а порой и посмеяться, но главное, не было в этом доме постоянного страха, унижения и боли, не было и ненависти. Была просто жизнь,
