очень много самого отборного сорта. Это был драгоценный корм, он сушил его, как сено, и накрывал берестой в лесу. У него оставалась неприкрытой только одна небольшая кучка, оттого он и ответил Ингер с таким глубоким отчаянием и апатией:
– Я все равно не стану убирать его, хоть бы он и просох.
– Что ты врешь! – сказала Ингер.
На следующий день он и в самом деле не убрал ягель, так как было сказано, – не убрал, и все тут. Пусть себе стоит, дождя все равно не будет, пусть себе стоит с богом! Свезет как-нибудь перед Рождеством, если солнце не спалит его до тех пор!
Так сильно и глубоко он чувствовал себя обиженным, совсем не стоило сидеть на пороге и смотреть на землю и владеть ею. Вон, картофельные поля горят безумным цветом и сохнут, так пусть же и ягель лежит, где лежал, сделайте одолжение! Но, может быть, Исаак таил кое-какую хитренькую мыслишку при всем своем огромном простодушии, может, он делал это из расчета и хотел подразнить синее небо перед новолунием.
К вечеру опять стало показывать на дождь.
– Ты бы убрал ягель, – сказала Ингер.
– Зачем это? – спросил Исаак и притворился чрезвычайно удивленным.
– Да, да, ты все представляешься, а может пойти дождь.
– Ты ведь видишь, что в нынешнем году не будет дождя.
Однако ночью окно вдруг что-то потемнело, похоже стало, будто кто мазал по нему и мочил его. Что бы это такое было?
Ингер проснулась и сказала:
– Вот и дождь, посмотри на стекла! – Исаак только хмыкнул и ответил:
– Дождь? Это не дождь. Не понимаю, о чем ты говоришь!
– Перестань врать! – сказала Ингер.
Исаак и в самом деле врал. И обманул только самого себя. Конечно, это был дождь, и даже настоящий здоровый ливень, но, хорошенько промочив Исааку ягель, он перестал. Небо было синее.
– Ведь я же говорил, что не будет дождя, – сказал Исаак упрямо и довольно злобно.
Для картофеля этот ливень был все равно что ничего, а дни приходили и уходили, небо было сине. Тогда Исаак начал работать над дровнями, работал усердно, смирив свое сердце, покорно строгал полозья, о-ох, – господи! Да, дни приходили и уходили, ребенок рос, Ингер била масло и варила сыр, в сущности, не так уж оно было страшно, один год неурожая работящим людям в деревне можно пережить. Да кроме того – когда миновали девять недель, дождь полил на славу, зарядил на целые сутки, шестнадцать часов как из ведра, небеса разверзлись. Будь это недели две тому назад, Исаак сказал бы:
– Слишком поздно! – Теперь он сказал Ингер: – Увидишь, он немножко поправит картошку!
– Если бы, – успокоительно сказала Ингер, – он все поправит!
И действительно, все как будто ожило, дождь поливал каждый день, трава зазеленела, точно по волшебству. А картошка все цвела, даже сильнее, чем раньше, и на ней выросли крупные ягоды; это-то, положим, было правильно, но никто не знал, что с ней делается в земле, Исаак не решался посмотреть. И вот однажды Ингер пришла с двадцатью
