зажмуривается на миг, а когда вновь открывает глаза, видит, что за оцеплением, простирая руки к огню, стоит женщина в тонкой ночной сорочке. Ведьма, понимает Иван. Как она просочилась туда? Капитан что-то кричит, но его совершенно не слышно за нарастающим гулом толпы. А женщина тем временем ступает прямо в огонь, босая, в пламени, но, вероятно, не чувствуя ни боли, ни жара. В два шага она оказывается рядом с идолом и обнимает его, запрокидывая лицо к небу. Сорочка ее мгновенно сгорает, но сама ведьма, по-прежнему, не чувствуя боли, не горит, а как бы растворяется в геенне костра: тело ее становится как стекло. И еще: она пронзительно и жутковато поет, выплескивая из себя растянутые на звуках слова – они слышны даже сквозь гудение пламени, сквозь вой толпы, только их не понять, какая-то ведовская речь…
Кто-то хватает Ивана за руку. Это Пятак, лицо его смято гримасой.
– Бежим!.. Она нас проклинает!..
Поздно! Ведьма завершает глоссолалию умопомрачительным визгом, и костер, вспученный им, как будто взрывается. Гигантский столп пламени вырастает до неба и расходится там фейерверком горящих сучьев, головешек и искр. Это сыплется сверху как дождь. И одновременно накатывается волна страха, переворачивающая рассудок. Все вокруг будто в темной воде, когда непонятно, где верх, где низ. Ивана чуть не сшибает с ног отшатывающаяся назад людская масса. Он без памяти бежит вместе со всеми, не разбирая дороги. Отдельными вспышками мелькают перед глазами лица, спины, кустарники, стволы корявых деревьев. Дважды он падает, запнувшись за корни, дважды влетает в липкую паутину, которую на бегу яростно сдирает с лица. Останавливается лишь тогда, когда вместо воздуха в легких вскипает какая-то горячая кислота. Минут десять уходит на то, чтобы кое-как отдышаться. Где это он: узенькая лесная тропка, с одной стороны ее – мшаник, поросший чахлыми сосенками, торчат из него ярко-красные глянцевые мухоморы, с другой – заросли ив, сквозь них, после короткого спуска, поблескивает река.
Явственный запах дыма… Невнятные голоса в отдалении… Надо выбираться отсюда. Он вертит головой: где все? В какой стороне Монастырь? Из ивняка доносится шорох, и тут же – сдавленный шепот:
– Лезь сюда…
Пятак, что ли?
Он осторожно раздвигает ближайшие ветви: за ними, как в гроте, образованном гибким сплетением, присела девушка, почти неразличимая в пятнистых тенях. Бог ты мой, Марика! Пять лет не виделись. Она выросла, изменилась, но Иван сразу же ее узнает.
– Это ты? – голос у него совершенно чужой.
– А это ты? – эхом ответствует Марика. И без перехода: – Что вы с нами делаете? Зачем?..
Иван хочет сказать, что это не он. Операция спланирована и проводится духовниками, он тут сбоку припека, но замечает, что Марика полностью обнажена – тени и блики покрывают голую кожу. Надо сильно приглядываться, чтобы выделить силуэт средь ветвей и листвы. Слова у него застревают на выдохе. Обнаженную девушку он видит первый раз
