отмахивается от чего-то, и одним глотком осушает стакан, потом мотает головой и на лице его появляется блаженная улыбка, он откидывается назад и уже дружески продолжает:
– Мы с тобой, Ёсик, одной верёвочкой связаны, а верёвочку ту чёрт сплёл.
– Скажете тоже, Матвей, – суетится между столами хозяин придорожного кабака.
– Это мы с виду с тобой разные, один рыжий другой русый, а суть у нас одна: один пьёт, другой наливает, и хмельные оба.
Повстречает нас добрый человек на дороге, перекрестится: авось пронесёт. Так что, как ни крути ты, Ёська, тать ты… или авось не тать. Чуть заморгаешь, ты со всей своей сноровкой по башке-то и въедешь. Въедешь, въедешь, родимый, и даже не моргай глазками-то своими, – мужик отмахнулся заскорузлой ладонью с неотмываемой грязью под ногтями, – мы тут с тобой, почитай, что родня при одном наследстве, которое поделить не можем, один жадный другой… глупый.
Вот и скажи после всего: тать ты или авось не тать?
Мужики в углу деловито заедали, хитровато переглядываясь и, хмыкая в бороды: Матвей-балагур: двор пустой, язык метла. Но с тех пор и повелось:
– Ты куда?
– Дык, к Татьавосю.
Иосиф поначалу ерепенился, обижался пока не смекнул: тут Татьавосем быть сподручней, чем Либерманом.
Умный человек, ко всему подходец найдёт.
Живут люди, живут, добро наживают и кажется им, что весь мир у них в кулаке со всем его счастьем, удачей, тем и тешатся. Им и невдомёк о других кулаках пустых, да крепко сжатых, не видно и дела до них нет никакого.
Оттого и беда случается нежданно-негаданно, приходит время предъявления взаимных счётов, время кровавой юшки, когда схватятся вместе, но с разных концов за удачу и счастье и каждый на свою сторону тянет; тот, кто владел прежде – миру грозится всеми анафемами, мир на анафемы проклятиями отвечает, справедливости требует.
Вот так: на кулаки надейся, кулаком и получишь по лбу. И хорошо, если на насмерть пришибут, радуйся.
Рыжие волосы Иосифа давно проседью покрылись, большой дом, периодически обновляемый подкрашиваемый, прочно в землю врос, палисадником обзавёлся.
Берёзки шелестят беззаботно и всех по-разному привечают. Хозяина почтенно, гостей кого как, кто во что одет, пешком ли, на коляске, долги возвращать али отсрочку просить.
Берёзки с годами и те норов обретают, черствеют, белая береста изъянами чёрными покрывается.
Иосиф давно забыл, как бегал между столами и каждому прислуживал, теперь другие за него бегают в малиновых косоворотках халдеи, теперича степенному Иосифу не пристало шаг свой ускорять.
Однако, как ни крути, природу куда денешь, из дома вышел и засеменил в широкополой шляпе вдоль улицы, и здоровается с оглядкой, где едва кивнёт, презрительно щуря тёмные глаза, где раскланяется уважительно, и шляпу, к тому же, приподнимет: «Дай вам бог здоровья, ваше благородие…»
За ним уже и внук семенит, старается не отстать.
