style="font-size:15px;"> – Я же говорю тебе: радуйся! Твоя боль ещё не окончательный приговор в последней инстанции. Да, жизнь свою ты захомячил.
Видимо у меня было такое выражение лица, что двойник всплеснул руками и громко захохотал.
Говорят, я могу смеяться заразительно.
– Захомячил, захомячил, ну признайся же, наконец.
– Мне ваш жаргон непонятен.
– Вот порадовал, так порадовал, до слёз. Хомяк – это грызун такой…
– Учились… в высших школах.
Весёлый мой собеседник, явил мне другое моё лицо. Когда губы поджимаются, глаза-прорези смотрят дерзко и непримиримо, кажется, что ещё секунда и оттуда полоснут смертельными очередями.
Мышцы на щеках каменеют желваками.
– Учились-то, учились, и то нам ведомо. Всю подноготную грызунов изучили, анатомию, зоологию, повадки. Когда спит, когда насыщается, когда спаривается. Одно упустили, так, фактик малозначительный, не научный. Скорее уж забавы ума колкого, к юмору склонного: в себе грызуна не разглядели. Ах да, забыли: вы у нас птица высокого полёта. Или зверь благородный? Посты, должности, властные полномочия. Так и львы, когда территорию метят, лапу задирают. Они хоть и цари, а инстинкты уважает!
Царь что: сегодня – царь, а завтра молокосос гривой обзавёлся, рявкать перед толпой научился и сверг тебя со скалы-то царской.
А лапу, хочешь – не хочешь, задерёшь уважительно перед столбом придорожным. Отметить не отметит, может быть простатит помешает…
– Откуда у львов простатит?
– Так ведь царь! Следовательно карточка больного имеется…
Но мы отвлеклись. Родился ты человеком. Пока ходить учился на двух ногах – жил, рождению не переча и как судьбой предназначено: человеком. Но едва выучился, так практически сразу же на четвереньки и сполз – так легче и устойчивее, к тому же. Да, и задумываться не стоит о человеческом облике, о морали, нравственности, поступай, как случай велит. Думаешь, я осуждаю? Во-первых, профиль не мой, я больше по анатомии специалист, во-вторых, понять хочу: homo sapiens – самозванец, сам себя возвеличивающий в гордыне своей или на самом деле разумный, но заблудший.
Лукается во тьме собственной порочности.
– Как ты считаешь, – двойник пытливо (даже чересчур интимно) заглянул мне в глаза, – может, стоит отменить порочность? Грехи объявить устаревшей религией? А что, разумно и вполне логично. Можно и новую философию развести на ровном месте, скажешь, опоздали: пытливый ум давно извратился, ах, пардон, – изощрился. Давай и мы с тобой последуем за новыми веяниями, станем рьяными апологетами, несгибаемыми неофитами. Чего там, гуманизма… – лицо напротив, сделалось задумчивым, сведя брови и комкая лоб. – Всё-таки, как ни крути, sapiens – такие выверты в умозаключениях, и словами жонглирует, не усмотришь – всё мельтешит перед глазами. Велик, поистине велик!
Я уже стал уставать. Собственная словоохотливость не удивляла – мне не привыкать поражать публику широтой кругозора, способностью аналитически предсказывать будущее, извлекать факты,
