повсюду, повсюду со мной —Образ твой, облик твой, лик ночной.
Небосвод и рассеян, и мглист.
Ветра свист, ветра свист, ветра свист.
Луна Мтацминды
Безмятежней луны никогда не всходило!
И нежна, и безмолвна вечерняя лира,
Что сквозным дуновением сизые тени
Созывает и вводит в деревьев плетенье.
И луна в ожерелье выплывает, как ирис,
Сновиденья одели бледный облака вырез.
На Метехи и Мтквари с неба льются белила…
И светила нежнее никогда не всходило!
Старца[35] тень здесь почила, в этом царстве печали,
Но ромашки и розы на холмах не опали.
Звезд мерцанье струится, длится блеск перелива,
Юный Бараташвили здесь бродил сиротливо…
Пусть умру в песнопеньи, словно лебедь потока,
Только спеть бы, как в душу ночи глянуло око:
Как, лазоревой грезы паруса расправляя,
Крылья сна охватили твердь от края до края;
Как в предчувствии смерти, песнопевец крылатый,
Лебедь горестно стонет, словно рек перекаты;
Что душе моей, этим взлелеянной морем,
Смертный путь – лишь дорога в цветах по нагорьям;
Что на этой дороге – лишь мечты новоселье;
Что безмолвнее ночи не бывало доселе;
Что приму свой конец, как великие тени,
Что я – царь и певец, и умру в песнопеньи.
В мир уходит нездешний эта нежная лира…
Нет, луны безмятежней никогда не всходило!
Горы Гурии
В путь!
Гони коней, возница,
Так, чтоб – гривам с визгом взвиться!
Горы я хочу увидеть, головы их великаньи,
Склоны их в зеленой ткани, в травяной весенней скани.
В океане, в океане…
Лаврами хочу окинуть мыслей горестных мельканье.
Скачем,
Скачем, поскакали!
Горы! Их широкий округ, весь простор лугов и пашен,
Хрусталем росы осыпан – пылью радужной окрашен.
Так чиста небес пустыня, небо так неколебимо,
Что приметишь в сизой сини мчащегося серафима.
Кипарис, волнуясь, ропщет и качается маяча.
И дрожит, порывом ветра пересечен, смят и схвачен.
Вырвался родник из камня, – и громада водоската,
Словно небеса, бесплотна, словно небо, бесновата.
Набегает в рукопашной на базальтовые стены
И выламывает лавры, и кипит молочной пеной.
На горе стою… И слышу внятной тишины наречье,
Плещут крылья вдохновенья и в мои врастают плечи.
Вот – Сураби и Дапнари, под крылом – Насакирали,
Всюду новыми очами жизнь глядит в родные дали.
Чу!
Кто там поет в ущелье?
Что за мощь, что за услада!
Где еще так петь могли бы!.. Звуков мне иных не надо.
Нет нигде такого гнева, непокорства и горенья,
И гремит в огне напева ветер реющий боренья.
Нет нигде такой же страсти, в мире нет такого братства…
И нигде, нигде так пылко не умеют целоваться.
Девы
Имеется в виду А.Церетели.
