А ты всё приходишь и приходишь! Сейчас и Алёшу тебе верну. – Охотник за лапы нёс обезглавленную белую птицу к бане, из разрубленной шеи капала чёрная кровь. – Сынок, я тебе поесть принёс!
Зазвенела цепь. Медвежонок громко принюхался, заворчал.
Матвей спокойно ждал, когда охотник подойдёт ближе. Первое – сбить с ног. Второе – взять захват на болевой приём или удержание. Он был уверен, что продержит охотника на земле столько, сколько нужно. Да хоть до утра.
Пора! Матвей сделал резкий проход в ноги. Но не учёл маленькую, но жизненно важную для себя деталь. В левой руке охотника оказался нож. И блеск лезвия Матвей заметил только во время сближения, когда не мог остановиться.
Приём он выполнил технично, как учили: поднырнул, захватил снаружи жилистые бёдра в трениках, толкнул плечом и одновременно двумя руками рванул на себя. Ух! И с восторгом падая на поверженного противника, неожиданно ощутил резкую боль в плече. Острие ножа проткнуло пиджак, вошло между ключицей и правым плечевым суставом. Матвей отпрянул в сторону, чтобы не получить второй удар от лежащего навзничь противника, и тут же вскочил, но правая рука повисла. Проведя левой по лицу, он понял, что потерял очки.
– Тыыиии? – Охотник вскочил, размахивая ножом. – Подь со мной, поможешь Алёшу покормить. И петух нам теперь не нужен. Потерпи, сынок.
Словно в ответ раздался голодный рёв медведя, почувствовавшего запах крови.
«Если убегу, скормит петуха. Если пойду с ним, смогу что-то сделать». Рукав пиджака пропитался кровью, голова кружилась. Матвей зажал рану, прошептал: «Встал на камень – кровь не канет. Ключ да на замок», – и шагнул к дверям бани.
Но охотник забормотал:
– Стой-ка! Тебе одному всё расскажу, а потом пойдём. – Без очков Матвей видел вместо лица охотника белое пятно, а сбивчивое бормотание было похоже на безумный бред: – Сегодня закончатся мои мучения. Убил я её зимой в берлоге. Думал, медведя поднял. Оказалось, медведиху. Да ещё и на сносях. Когда шкуру снимал, живот ей распорол, а там дети человеческие. Не взял греха на душу, Софье их привёз. Сказал, что цыгане отдали. Мать при родах умерла, а им без молока не выходить. А у нас две коровы молочные, пей не хочу.
Охотник замолк, его потряхивало, но нож он держал наготове. А Матвей чувствовал, как болезненная пульсация в плече стихает. Он осторожно пошевелил пальцами, согнул руку.
Охотник откашлялся, сплюнул и продолжил уже более внятно:
– Шкуру привёз домой. А медведиха та стала по ночам приходить. Думал, из-за шкуры, сжёг её. Не помогло. Придёт и смотрит. А как мальцам по шестнадцать исполнилось, захотела, чтобы я их вернул. Вот, сегодня и Алёшу ей отдам. А ты поможешь. Крови-то в тебе побольше, чем в петухе. Иди первым, я за тобой, – он ткнул Матвея острием ножа в бок. – Шевелись, заждался Алёша. Есть хочет.
– Что ж ты делаешь? – закричал тонкий женский голос. К ним бежала Софья.
Доли
