пройдёт мимо.
Нет, я ни на что больше не надеялся. Мне стало всё равно, что со мной будет. Да, я жил, работал, обеспечивал себя, собирал деньги непонятно для чего, но больше ничто на свете не приносило мне радости и удовлетворения. Я стал равнодушен ко всему. Мне уже было неважно, сколько и как я проживу. Я никого не впускал в свою жизнь, потому что никто, кроме Влады, не был мне нужен.
После апокалипсиса для меня не изменилось ничего. Я ведь и до него, практически не жил. Так, чувствовал себя живым трупом в красивой обёртке. Уже не счесть, сколько раз я пытался воззвать к собственному разуму. Я понимал, что такой образ жизни заведёт меня в тупик, но сделать с собой ничего не мог. Да и нужно ли было что-то делать? Я давно понял, что никогда не стану счастливым. Наверное, эгоистично и малодушно так рассуждать. Я был молод, здоров, обеспечен. Живи – не хочу. А я не хотел, и жизнь стала мне не в радость. Ладно, дотяни уже как-нибудь до тридцатника, а там уж как-нибудь перебьёшься. Или до сороковника, а там, глядишь, исцелишься. А может, я не хотел исцеляться? Может, я хотел сберечь эту недосягаемую любовь в сердце? Любовь? Подождите! Ведь она исчезла!
Я прислушивался к себе, стараясь понять, что на самом деле чувствую. Ведь не может же быть так, что я – единственный в мире человек, которого миновала участь превращения в бесчувственную куклу. Подождите! Я же так долго внушал себе, что вычеркнул из жизни своё прошлое! Разве нет?
Внизу моего живота была набита красивая татуировка. «Владислава» – это имя было выведено на белой коже витиеватым почерком, увековечено в моём теле, в моей душе, в моём крошечном персональном мире, а может, напротив, в огромной необъятной вселенной, в которой больше не осталось места для любви.
Конечно, я притворялся. Каждый день надевал на себя личину непробиваемого циника, заковывал сердце в железные доспехи отчуждения и ради чего? Как неуправляемый корабль без капитана и команды я бороздил этот холодный океан жизни, больше не зная, к какому берегу мне пристать, да и следует ли, вообще, искать эту пристань.
Не знаю, как складывалась жизнь Влады дальше. Отчего-то мне было страшно спрашивать про неё у своих коллег на работе, с которыми она раньше дружила. Да, может, и не знали они ничего. Я же перестал быть атеистом. И поверил в бога хоть чуть-чуть, потому что молился за неё, за эту девушку. Очень редко, но я просил Это, Высшее, чем бы оно ни было, приглядывать за ней. И почему-то у меня сразу возникала уверенность, что с Владой всё будет хорошо.
***
За два года после апокалипсиса мир сильно изменился. Назревал кризис в искусстве. Это я мог сказать как редактор крупного издательства. Люди не стали писать меньше, просто их творчество стало каким-то вымученным, сухим, будто они из последних сил выжимали из себя строки художественного текста. Это походило на обязаловку. Ни души, ни красоты, ни чувств
