style="font-size:15px;"> Вчерашнее происшествие никак не отяготило его совесть, но внутренний замерщик совести думал иначе и решил Алекса наказать. Таких кошмаров он не видел уже лет шесть со смерти Питера. И вот снова после кошмара его кольнуло в сердце – зачем он дал деньги Питеру в тот день? Потому что устал от всего, от вечного беспамятства друга и любовника, от его безучастности ко всему, кроме наркотиков, от личности, с которой смывалось всё человеческое, обнажая непонятный оскал худшего на свете чудища. Ведь он пытался лечить друга, два раза устраивал в клинику, из которой Питер сбегал на следующий день, и приходил домой виноватый и грустный, с клятвами, что всё закончиться, что он больше не будет даже прикасаться к дряни. Но всё повторялось, как под копирку, из раза в раз. И всё равно, в Алексе не умирала надежда, что всё это прекратится, всё равно прекратится, рано или поздно, какая-нибудь язва желудка, или случайное падение на улице, отрезвит, напугает Питера, и он прекратит употреблять навсегда. Вернется к своим краскам, холстам, снова начнёт рисовать. Хоть что, что угодно, любую мазню, которую никто не купит, и ладно. Как он был наивен. Конец наступил жестоко и сразу. Питеру было всего сорок два года, на его голове с шикарной львиной гривой, не было ни одного седого волоска, а на лице ни одной крупной морщины, лишь в бороде, после сорока лет, появились два симметричных круглых пятнышка седины – знак породы семьи Истон. В гробу он выглядел словно восемнадцатилетний мальчишка, самодовольный и злой, говорящий всем своим видом: пришли холопы, кланяйтесь мне…
Алекс вытер влагу, скатившуюся из глаз, и посмотрел на часы. Была половина седьмого утра. Сон улетел бесследно, и он, накинув халат, поковылял на кухню, на первый этаж, на затекших от долгого сидения ногах. Сварил себе полчашки кофе, долил его молоком и сделал бутерброд с сыром, который нашёл в холодильнике. Тяжело вздохнул, сел за широкий кухонный стол и принялся завтракать. Когда со скромным перекусом было закончено, и Алекс собрался уходить, в кухню вошла Патриша, тоже едва одетая, с волосами, криво собранными в хвост.
– Доброе утро!
Алекс только кивнул.
«Ну, какой медведь», – подумала Патриша.
– Как ваша дочь? – неожиданно спросил Алекс.
– Зашили ногу и оставили в больнице. Сегодня заберу её. Не дождусь уже.
Алекс кивнул и поплелся в свой номер. Макс был совой, вставал поздно, не раньше десяти, можно было поработать, пока он не проснётся. Ему лучше всего работалось в постели: после московских квартир с огненными, раскаленными батареями, он постоянно зяб в британских и европейских апартаментах, где всегда царила едва комфортная прохлада, и постель была самым теплым и уютным местом.
Проходя мимо номера Пауля, он заметил приоткрытую дверь и невольно заглянул в неё. Пауль проветривал помещение и делал зарядку, смешно подкидывая колени к локтям. Судя по упражнению, Пауль очень
